Дальний поход

Матвей хмыкнул и, ничего не ответив, прикрыл глаза, ощущая, как Митаюки-нэ гладит его по груди теплой ладонью, как прижимается жарким нагим телом, извивается, трется… Нет, ну кто ж такое вынесет-то?

Резко открыв глаза, казак обнял жену, поглаживая ее по спинке и чувствуя, как упругие соски юной женщины царапают кожу. Вот Митаюки отпрянула, привстала и, склонившись над мужем, принялась покрывать его тело поцелуями, настолько жаркими и стыдными, что Серьгу бросило в пот… и было очень, очень приятно. И он знал, что так будет!

Нежные пальчики любвеобильной супруги, пробежавшись по груди, спустились ниже… Матвей застонал, чувствуя, как Митаюки дернулась, отклонилась назад… и вновь уперлась в грудь казака своими жаркими упругими сосками, кои хотелось целовать и ласкать беспрерывно, всегда…

Ах, как стало сладко, какая нега охватила обоих, когда щемяще-ноющая тяжесть, возникшая внизу живота, вдруг устремилась высоко-высоко в небо!

– Милая моя, – хрипло дыша, Матвей погладил приникшую к нему жену по спине. – Люба!

В такие моменты – довольно-таки частые! – он чувствовал себя самым счастливым на свете, за что искренне благодарил Господа, Богородицу-деву и всех святых, и каждый раз все собирался уговорить женушку принять крещение, чтоб дальше жить уже не в грехе, а в истинном благоверье и счастье, воспитывая будущих детей. Должны, должны бы уже народиться, детки-то – скоро!

Улучив момент, Матвей мягко погладил животик супруги, и та, резко отпрянув, вдруг сверкнула глазами, бросив в голову мужа заклятье – чтоб ни о детях не вспоминал, ни о крещении, чтоб только одно б помнил – то неземное блаженство, что получал от любимой жены и за что был бы бесконечно благодарен.

О, хитрая Митаюки-нэ прекрасно освоила учение дома девичества: мужа надобно так ублажать, с таким тщанием, чтоб он ежели б на чужих баб и посматривал бы – так лишь с холодным презрением. Ну, кто еще ему доставит… такое?! Эти, что ль, бледнолицые поганки, что лежат в постели, как бревна, не умея толком ублажить мужа? Да уж, будут они стараться, как же! По их вере такое – грех, и они в это верят – вот ведь дурищи-то!

Истинно – глупые нерпы.

Над головою, сквозь прожженные искрами костра прорехи в шатре, сверкали далекие звезды, слышно было, как с шумом пролетела над головой крупная ночная птица… вот где-то в отдалении закуковала кукушка, вот кто-то вспорхнул… и послышались чьи-то шаги.

– Стой, кто идет! – донесся негромкий возглас.

– Свои, Яша. Ухтымко я, с дозора иду. Важная весть атаману.

– Так спит еще атаман. Прикажешь будить?

– Хм… – в приглушенном голосе молодого ватажника прозвучала растерянность. – Просто он просил, ежели что вдруг в кустах непонятное увидим, так… Ладно, подожду до утра. Скоро уж.

– Во-во, пожди. А то сразу – будить! Ежели по всякому пустяку…

– Бог в помощь! – наслав на Матвея крепкий предутренний сон, Митаюки-нэ проворно накинула оленью рубаху и выглянула из шатра. – Как Тертятко твоя, Ухтымко? Поздорову ли?

– Да, слава господу, поздорову, – перекрестился казак. – Спасибо тебе, Ми, за поддержку, за помощь.

– Хэ-э! – Юная ведьма выбралась наружу, присела к догорающему костру. – Ох, уважаемый Ухтымко, ты меня лучше в благодарность на праздник, как сын у вас родится, позови.

– Конечно, позову! – парень дернул плечами и, понизив голос, смущенно переспросил: – Так ты думаешь, сын будет?

– Сын, сын, – хохотнула колдунья. – Я не думаю, я по животу Тертятко вижу – моей подруги доброй и твоей жены. Ах… непонятно, говоришь, видел? А что? Где?

– Там вон, – Ухтымка махнул рукой. – Вниз по реке с полверсты, в орешнике. Там, средь орешника-то, да вдруг рябины, вместе растут, как будто специально, сноровку, посажены. А вершины – сплетены!

Рябиновый наговор!

Скрывая радость, Митаюки опустила глаза. Как раз такой в родном Яхаиваре и был – не то чтобы очень уж сильный, но врагов да зверье отведет, кругами бродить заставит, плутать. Главное, наговор этот хоть и слабенький, но стойкий – не кровью, а рябиновым соком питается, в обновляющих заклятьях не нуждается… почти.

О, великая Неве-Хеге, Праматерь! Неужели – пришли? Неужели – дома? Надо бы подружку, Тертятко, предупредить, чтоб не показывала б вида, что узнала родные места, не радовалась бы открыто. Хотя… с другой стороны – пускай радуется. Все равно все всё узнают… И пусть!

А на рябины взглянуть все равно надо, как раз сейчас – в предрассветный час. Слава великим богам, длинный летний день, когда слабое желтое солнце, не заходя, ходит по кругу, закончился, а до полярной ночи еще далеко… Да и не бывает ее здесь, полярной-то ночи – жаркое колдовское солнце на что?!

Чувство гордости за свой древний народ, за могучее колдовство его, вдруг наполнило всю душу Митаюки-нэ! В уголках глаз выступили слезы, запершило в горле…

– Пойду выкупаюсь, – вскочив на ноги, улыбнулась юная ведьма. – В речке теплая должна быть вода.

– Да не очень-то теплая, по правде сказать, – покусав губу, Ухтымка покачал головой. – Думай, что хочешь Ми, а я тебя одну на реку-то не отпущу! Вдруг там кто?