Дальний приход (сборник)

— Зачем же ты, карга старая, такое сделала? — спрашиваю у нее.

— А не любила ее… — отвечает. — Легко было, вот и сделала. Только потом тяжесть почувствовала. Теперь уже и не отпускает — так тяжело. В общем, чего говорить пустое? Для себя ничего не прошу, потому что знаю: нет для меня ничего. А невестку ты, батюшка, отпой, как положено. Настасьей звать…

— Крещеная была?

— Здесь у нас все — крещеные. А Настасью отпеть ты и жене своей обещал вчера. Не забыл еще?

— Помню, — отвечаю. — А чего сама-то не зашла в дом вчера?

— Дак зайдешь к тебе, как же… Все двери и окна зааминены. Значит, отпоешь?

— Отпою, — говорю. — Где она у вас похоронена?

— Дак во дворе у тебя! — отвечает старуха. — Сам и схоронил вчера у отхожего места. Позабыл разве?

Ничего я не сказал, перекрестился только. Потом старуху перекрестил, завыла она ужасно, закорчилась. Тут вбежал в комнату сын, который на машине меня привез, ничего не говоря, вытолкал из дома. Посадил в «Ниву» свою, отвез назад. Денег мне хотел сунуть, да я только руку для крестного знаменья поднял, он и уехал сразу…

3

Священник вздохнул, завершая свой рассказ, и перекрестился.

— А Настасью эту… — спросил я. — Вы отпели?

— Отпел, — ответил священник. — Тут ведь какое дело получилось. Утром пошел я к председателю сельсовета нашего и рассказал ему, что старуха про могилу сказала. Не знаю, говорю, может, и наврала ведьма старая. А только нехорошо получится, если человек у отхожего места похоронен.

Председатель сельсовета затылок почесал, а потом и говорит, что всякое может быть. А только если мы и пустую землю раскопаем, так никакого нарушения закона не произойдет. Чего же и не выкопать яму?

В общем, раскопали мы.

Действительно, женщина там оказалась.

И главное — вроде как только сейчас и положенная.

Ну, тут пришлось в милицию сообщать. Они тело увезли на экспертизу. С меня допрос сняли…

Потом уж и не знаю, какое расследование вели. Только через несколько дней вызвал меня (это еще в прежние времена было) уполномоченный и попросил не распространяться насчет вскрытого захоронения.

— А отпеть-то ее можно будет? — спрашиваю. — Слово у меня дано, что отпою.

— Да, отпевайте, — говорит уполномоченный, — сколько хотите. Все равно ее у вас на кладбище и решено похоронить.

В общем, привезли ее в гробу к нам в церковь, отпел я рабу Божию Анастасию. Потом похоронили ее…

И вот что интересно…

Когда отпеваешь, всегда чувствуешь или тяжесть, или легкость. Это, видно, зависит от того, в чьих руках душа человека находится.

Да… Еще, бывает, тяжело отпевать тех, которых сжигают. Иногда и восемь человек отпоешь, а не устанешь так, как одного сожженного отпевая.

— А ее, Анастасию эту, легко отпевать было?

— Легко… — ответил священник. — Даже удивительно легко. Словно праведницу отпевал…

И он перекрестился.

Перекрестился и я, уже не решаясь дальше продолжать расспросы.

Петр и Павел

Отец Федор только что спустился с колокольни, где благовестил перед вечерней службой, созывая прихожан.

После резкого снежного света в храме казалось темно, только в сумерках мерцали перед образами лампады, да еще горела лампочка над прилавком, где торговали свечами и книгами.

Здесь стояли две женщины, не знакомые, не местные. Они поджидали священника. Одной нужно было отпеть сына.

— Он крещеный был? — раскрывая свидетельство о смерти, спросил отец Федор.

— Крещеный, батюшка… — ответила женщина, утирая уголком косынки заслезившиеся глаза. — Прежний батюшка и крестил, сюда привозила его…

— Сам-то ходил в храм?

— Дак он с армии пришедши недавно. Не успел, получается…

— А чем болел?

— Убили его, батюшка… Застрелили вчера Павлушу…

— Господи, помилуй… — перекрестился отец Федор. — Хоронить-то когда думаете?

Выяснив все и условившись о транспорте, отец Федор направился было к алтарю, но тут его остановила другая женщина. Была она намного моложе первой, хотя разница в возрасте замечалась только вблизи. Издали, повязанные черными платками, понурившиеся, женщины выглядели почти ровесницами:

— Не знаю, как и спросить, батюшка… — опуская голубые глаза, проговорила женщина. — Мужа моего, Петра, в тюрьму посадили… Судить будут, а кому молиться за него, не знаю…

— Кем он был?

— Фермером…

— А посадили за что?

Женщина быстро взглянула на него, и отца Федора обожгли голубые, горящие горем глаза.

— Человека он застрелил, батюшка… — опуская голову, едва слышно проговорила женщина.

И еще не рассказала она, как было совершено преступление, а отец Федор уже понял все. Вернее, не понял даже, а как бы увидел сам, что произошло в брошенной деревушке, где фермерствовал этот самый Петр, когда туда, разгоряченные выпивкой, примчались на мотоциклах Павлуша и его друзья.

Видение было мгновенным, но таким ярким, что отцу Федору показалось, будто он рассмотрел и серое, низко нависшее над избами небо, и облетевший перелесок вдали, и разрываемую колесами мотоциклов едва смерзшуюся землю, чуть присыпанную снежком. Даже рев мотоциклов услышал он, почувствовал острый запах бензиновой гари…

Он перекрестился и оглянулся, отыскивая глазами пожилую женщину.