Дальше некуда

Я вышел, где приказали. Небольшое село или, скорее, деревня из одноэтажных бараков, с придорожной избушкой-таверной. Меня рассматривали местные жители. Я поправил ненужные очки. Я протоптался там часа три. Съел горсть пельменей в избушке из тарелки с отбитым краем. Товарищи не ехали. Может, их задержали? Или еще что. Но мне нужно попасть туда, куда надо. Кругом горы и снег. Я достал карту, все было понятно. Я пошел. Добрые алтайцы, ехавшие по своим делам на своих советских внедорожниках, от нечего делать подвозили от села к селу. За это я им рассказывал про себя, то есть врал.

– Мы тебя подбросим поближе, нам просто в другую сторону, – сказали два последних подвозивших мужика в ватниках и с узкими глазами. – Только нам нужно домой заехать, заодно и чаю попьем.

Мы свернули в деревеньку. Во дворе, за небольшим деревянным забором, сидела на цепи добрая собака. У нее в пасти поместилась бы моя голова. Пока они собирали какие-то нужные вещи в два брезентовых мешка, чья-то жена угощала меня чаем на небольшой кухне с печкой, при этом мило улыбаясь. У алтайцев попить чаю – это съесть большую пиалу домашнего творога, еще горячего белого душистого хлеба с салом и еще яичницу. Я был доволен. К тому же чай у них отменный, с травами.

– Удачи! – сказали они, довезя до уже темного перекрестка дорог. – Тебе туда.

Мы пожали руки, они укатили направо, я пошел налево. Хорошие мужики, хорошо, что не казахи. Я шел вдоль шоссе. Дорога извивалась по холмам, как змея. Стемнело. Мне вот в тот городок, он блестел вдалеке, в голове дороги. Я шел уже минут сорок, за это время проехала на большой скорости одна машина. Я даже не заметил какая, а она не заметила меня. Вытянутая рука утонула во мраке. Говорят же, что нельзя надевать новую обувь в дорогу – у меня замерзли ноги в легких полуботинках. Когда мы пили у алтайцев чай, я надел ботинки канадских лесорубов, а теперь чувствовал, как пухнут сукровицей пузыри свежих мозолей. У канадских лесорубов, наверное, копыта вместо ног. Очень странно вела себя дорога, которую я уже еле видел. Сколько бы я ни шел вперед, городок уползал все дальше, то исчезая, то выпрыгивая между холмами. Я уже собирался свернуть на обочину и закопаться где-нибудь под кустом в спальный мешок (он был теплый, в магазине сказали, что выдерживает до сорока, сейчас примерно столько и было), когда услышал в темноте урчание мотора. Я вышел на середину дороги, это был мой последний шанс. Ту-ту-ту-ту-ту! В меня уперлась наша «буханка» с пацанами внутри.

Гостиница была великолепной, то есть дрянной. В три облупившихся этажа. Скрипучая, с трудом закрывающаяся дверь. На первом этаже кафе. У входа на кортах и стоя тусовалась пьяная и почему-то грустная молодежь. Они жевали семечки и сплевывали на пол. На нас они посмотрели то ли с интересом, то ли с наездом, я еще не привык к этим как бы прищуренным глазам. Из открытой двери кафе неприятно пахло и кричала в записи Любовь. Но уже не та задорная, молодая, с блатной хрипотцой, а уже современная опопсевшая Успенская. «А я сяду в кабриолет и уеду куда-нибудь» – мечта любого алтайского юноши. Суровые парни, отвернувшись от нас, от нечего делать начали выяснять отношения. Мы прошли на ресе… к администратору. Это оказалась миловидная, но уже не молодая алтайка. На четверых номеров не было. Говорил Аксенов.

– А может, мы двухместный возьмем? – Серега умеет быть обаятельным, у него монгольские скулы и белые зубы.

– Ну не знаю… – она уже поплыла в нашу сторону.

– Только вы про нас ничего такого плохого не подумайте! – захихикал рядом Бахур.

Администратор сделала нам скидку, взяла как за трехместный. Пацаны опять грызли семечки и в упор смотрели на нас, им было скучно. Номер оказался как деревянный ящик – обит изнутри уже рассохшейся вагонкой. Апартаменты на ночь были просторны, если там не жить. От одной узкой кровати до такой же расстояние в метр. Зато был телевизор, правда, показывал только Первый федеральный канал, и то с помехами. На стене висела памятка для проживающих. Один из пунктов гласил: «За пятна крови и вина на постельном белье – штраф». Все мятое, но белое белье было в пятнах. Проживающие любили гульнуть, и штрафы их радовали. Это как оставить чаевые за хорошо проведенную пьянку.

– Сид, ты с Олегом ложись, – почему-то хитро улыбаясь, сказали мне оба, Серега и Димка.

А потом лежали и похохатывали. Мне все равно было, с кем спать, в смысле на одной кровати. Молчаливый Олег сразу развернулся к стене и уснул. Он водитель, ему нужно высыпаться. Лицо у него было как будто он всю жизнь ест горчицу ложками. Олег пах. Вонял. Есть такие люди с тяжелым запахом. Вот, например, заместитель вождя Анатолий Т. пах, Олег же вонял. А эти рядом лыбились, когда я морщился. По Первому каналу шла передача.

– Плоизведение искусства, памятник Уинстону Чейчиллю, – сказал Вульф и закинул ногу на ногу.

За стеной раздался игривый женский смех.

– Как-то кололева пледложила Чейчиллю титул гейцога, но он отказался. Она была удивлена, Англия не удивилась.