Дальше живите сами

— Каждый — тот, кто он есть. — Пол откидывается на спинку и делает еще одну глубокую затяжку. — Мне его очень не хватает.

Я киваю.

— Мне тоже.

— А мне — так больше всех, — говорит Филипп.

Луч солнца, проникнув через стекло, пронзает густое облако сладковатого дыма, заставляя вспомнить о Боге и о рае, а мы сидим, паримся в кипах и таллитах — трое заблудших братьев, оплакивающих отца, — и луч, как знак свыше, начинает потихоньку освещать, приоткрывать нам всю бездонность утраты…

— Я люблю вас, ребята. — Едва Филипп это произносит, срабатывает дымовая сигнализация, и с потолка, из противопожарных установок, начинает обильно брызгать вода.

10:25

По счастью, сама синагога находится в другой пожарной зоне и там огнетушители не срабатывают. Прихожан быстро эвакуируют. Они, в отличие от нас, не промокают до нитки.

Под потоками низвергающейся с потолка воды Филипп хватает еще не погасший окурок и уверенно, без раздумий, заглатывает его целиком — видно, ему не впервой косяки глотать. Коридоры мы тоже пробегаем под душем и, наконец, добираемся до двустворчатой двери, что ведет в вестибюль. Через вертикальные стеклянные оконца в верхней части двери видна толпа, которая постепенно выплескивается из вестибюля на лужайку.

— Ведем себя как ни в чем не бывало, — командует Пол. — Главное — смешаться с толпой.

Звучит, на наш взгляд, разумно. Где уж нам, накурившимся травки до отупения, сообразить, что три мужика в насквозь промокшей одежде будут выделяться в любой толпе.

В вестибюле кондиционер гоняет волны холодного воздуха, и меня начинает знобить. Оставив на вешалке потяжелевшие от воды таллиты, мы выходим на улицу и скоро оказываемся на стоянке, прогретой предполуденным солнышком.

— Что вы натворили? — набрасывается на нас мать еще издали, сердито цокая шпильками. Венди радостно, предвкушая развлечение, спешит следом.

— Ничего мы не творили, — безмятежно отвечает Филипп. — Ложная тревога.

— Да вы на себя-то посмотрите!

— Мальчики, от вас разит! Как на тусовке в общаге! — Венди морщит нос.

— Вы курили траву? — гневно вопит мать. — В синагоге?

— Ну что ты, мам. Нет, конечно, — отвечает Пол.

— И не думали, — поддакиваю я.

— Да кому она нужна? — подхватывает Филипп.

С воем подъезжают пожарные машины.

— Тьфу ты, черт! — восклицает Пол.

Побелев от ярости, мать облокачивается на капот и заявляет:

— Я вас плохо воспитала.

— Самокритика — великая сила, — отзываюсь я. — Может, пора смываться?

Но тут из толпы выныривает хмурый, багровый от злости Стояк и размашистым шагом направляется к нам.

— Пол! — ревет он. — Какого черта!

Пол пожимает плечами:

— Сработала сигнализация. Похоже — ложная тревога.

— Ага, так я и поверил. А почему вы мокрые, все трое? И больше никто!

— Уж такая неделя выдалась, — вставляю я.

Стояк делает шаг, приближается к Полу вплотную:

— От тебя шмалью несет!

— Ты знаток, спорить не буду.

С минуту друзья детства смотрят друг на друга не мигая. И отводят глаза. Правила у нынешней игры новые. Стояк вздыхает.

— Ребята, валите-ка вы отсюда, — говорит он. — Пока копы не приехали.

— Хорошая мысль, — подхватывает Венди. — Садись в машину, мам. Я поведу.

— Спасибо, дружище, — говорит Пол, хлопнув Стояка по плечу.

— Катись, — шипит тот.

— Спасибо за все. — Я пожимаю руку раввину. — Хорошего шабеса.

— Ага, Стояк, — вторит Филипп. — Спасибо тебе.

Стояк смотрит на Филиппа испепеляющим взглядом.

— Не смей называть меня Стояком, — отчеканивает он.

Филипп переводит на меня лукавый взгляд, а я в ответ сигналю: Не делай этого! Умоляю, не делай!

— Прости, Стояк, — внятно произносит Филипп.

Стояк бросается в драку, но Пол перехватывает друга за обе руки и разворачивает, что-то шепча ему на ухо, а я тащу Филиппа к маминому джипу.

— Господи, Филипп, когда повзрослеешь-то?

— Тогда я буду уже не я, — отвечает братец и тихо ржет.

Венди ободряюще улыбается нам из-за машины.

— Гореть вам в аду, мальчики, так и знайте!

Глава 31

13:05

Резко, внезапно, я просыпаюсь у себя в подвале. Рядом со мной лежит Элис и глядит в потолок.

— Ага, зашевелился, — произносит она.

Я судорожно пытаюсь что-то сообразить, вспомнить, но последнее, что осталось в памяти — я спускаюсь в подвал, стягивая мокрую одежду. Травку я не курил целую вечность, поэтому пробуждаюсь сейчас точно из небытия или после долгой-долгой ночи.

— Который час?

— Начало второго. — Она поворачивается на бок и глядит на меня в упор, опершись подбородком на кулак. — Ты проспал почти два часа.

— А где все?

— Пол ушел на работу. Остальные на улице, у бассейна.

— А ты здесь.

— И ты тоже. — Она потягивается, и твердые соски грудей ясно проступают под низким вырезом платья.

— Элис, что происходит?

— Ты смотришь на мою грудь.

— Твоя грудь упирается мне в лицо.

Элис приподнимается на локте и медленно оттягивает вырез, пока груди — округлые, крупные — не показываются полностью.

— Раньше тебе моя грудь нравилась.

— Чему ж тут не нравиться? — откликаюсь я. Нет, наверно, это все-таки сон. Странный, неправильный, но в целом вполне приятный.