Дальше живите сами

Наш секс — как любой первый секс — и хорош и плох одновременно, это вроде генеральной репетиции хорошего спектакля: актеры пока выходят не вовремя и путают текст, прожектора светят не туда и невпопад, а в конце никто не хлопает и не кричит бис. Мы упражняемся не у стенки, не на кухне у раковины, не в душе; она не стоит на кровати на коленях, и я не вхожу в нее эффектно, сзади, для красоты кадра. Секс самый что ни на есть миссионерский: поцеловал, погладил, полизал, вошел, подвигался, простонал и кончил — все вовремя. Слегка оробев, я оставляю за ней право установить ритм, а сам подстраиваюсь, отчаянно стараясь прогнать обратно в закоулки сознания навязчивую картинку: Уэйд трахает Джен.

Благодаря утренней разрядке с Элис мне удается продержаться довольно долго, так что Пенни, коротко охнув, кончает первой и напоследок изрядно прикусывает мой подбородок. Наверно, след останется. Когда я сдаюсь под натиском собственного, кстати довольно сдержанного, оргазма, мне приходит в голову, что оргазм-то этот — уже второй за сутки, и пусть обе ситуации печальны и странноваты, тем не менее в них принимали участие две не воображаемые, а вполне реальные женщины, одна — сверху, другая снизу. Так, может, есть повод для оптимизма? Даже если не считать Элис. А Элис считать, безусловно, не стоит.

Я скатываюсь с Пенни, обуреваемый нелепым самодовольством, и размышляю, когда будет удобно уйти.

— Хорошо-то как, — сонно говорит Пенни, закинув ногу мне на бедро и положив мне на грудь ладонь с широко раздвинутыми пальцами.

— А теперь объясни мне, — говорю я. — Только по-честному. Я хочу правды.

— Ты о чем?

— Почему мою жену потянуло налево?

— Потому что она сука.

— Да ладно, не жалей меня, скажи как есть.

Пенни откидывается на свою подушку и снимает с меня ногу. Я возвращаю ее ногу на прежнее место. Мне приятно лежать с ней так.

— Мой скромный опыт подсказывает, что женщина редко уходит из-за того, что ей плохо в постели. Но в постели становится плохо, когда разладилось что-то другое.

— Ты правда так думаешь?

— Нет. Просто у него член как у слона.

— Да, наверно.

Пенни смеется:

— Джад Фоксман. Голый. В моей постели. Сюр.

— Сюр — моя новая реальность.

Она целует меня в оба глаза и обнимает так, что я готов заплакать. Надо бы сказать ей о ребенке. Пора. Сейчас скажу.

— Джад Фоксман.

— Что?

— Ничего. Просто мне нравится повторять твое имя.

Пенни прижимается ко мне еще теснее и кладет голову мне на плечо, в ложбинку у шеи. Повторив мое имя несколько раз, она блаженно засыпает. Я успеваю только открыть рот — хочу сказать одно, другое, третье, но в итоге остаюсь просто лежать. Самый одинокий человек на всем белом свете.

23:30

На дорожке перед домом ругаются Венди и Барри. Вернее, Венди кричит, размахивает руками, а Барри молча слушает, отгоняя комаров, и ждет, когда она даст вставить слово. Я часто размышляю над тем, что удерживает их вместе, что не позволяет разрубить этот безжизненный тупиковый союз. Но куда уж мне понять их случай, если я и в своем бесславном браке ничегошеньки не понимаю.

— Детка, прости, уже двенадцатый час, — произносит Барри. — Я должен быть там лично, иначе сделка не состоится. Вся работа насмарку.

— В семье траур. В твоей семье. Неужели они не поймут?

— Поймут. Но выпасть из жизни на семь дней я не могу. Я им нужен.

— А как же семья? Ты нам тоже нужен.

— Я это и делаю для своей семьи.

— Старая песня. Обрыдло уже!

Я вылезаю из машины, и они тут же смолкают.

— Где тебя носит? — спрашивает Венди.

— Мозги прочищал.

— Ты даже не предупредил никого, что куда-то уезжаешь!

— На то была причина.

— Какая?

— Не хотел.

Барри фыркает. Опрометчиво, надо сказать. Венди переводит на него гневный взгляд, а я, пользуясь моментом, проскальзываю мимо них в дом.

Мама с Линдой в гостиной, за маленьким столиком, играют в скрэббл и пьют чай. Пол, Элис и Трейси на диване, смотрят шоу Джона Стюарта. Филипп, на полу, роется в картонной коробке из-под обуви — разбирает старые фотографии. Едва я появляюсь на пороге, все взгляды устремляются на меня. Элис улыбается, но я не могу на нее смотреть, не могу находиться с ней в одном помещении. Из монитора в прихожей доносится ор Серены, но, похоже, это никого особо не заботит.

— Где ты был? — спрашивает мать.

— Там и сям.

— Не увиливай. Скажи прямо, что не хочешь отвечать на мои вопросы.

— Я не хочу отвечать на твои вопросы.

— Но мне все-таки интересно… Ты виделся с Джен?

— Виделся.

— И что?

— И теперь иду спать.

Элис бросает на меня многозначительный взгляд, а я тут же пытаюсь вспомнить, запирается ли дверь в подвал.

— Гляди, какая фотка! — говорит Филипп.