Дама наизнанку

— Колись, гнида, — наклонился к Алексею Хандыбин, — кто тебя к нам прислал? Перо! — отдал он короткую команду своему подручному, который, насвистывая свой любимый мотивчик, в полной готовности стоял рядом.

"Качок" резким движением провел горелкой поверх головы Быкова, так, что пламя основательно подпалило волосы и слегка обожгло лоб. Ему было пока не больно, но жутко страшно, особенно страх усилился, когда в тесном помещении распространился запах паленого волоса. Его паленого волоса!

— Дядечку Хандыбин, — пуще прежнего заблажил капитан, — нихто меня до тебе не присылав, я сам приихав! Горячев я, Толик, з Запорижья!

— Адрес, — страшно улыбнулся директор, — говори адрес, где жил, и где работал!

— Хата на вулици Перемоги, семь, а працювал на Жовтневой.

— Номер дома на Жовтневой? — рявкнул Перо и еще раз махнул лампой.

— Та не помню я. Мабуть, четвертый?

— На улице Перемоги, казачок засланный, в доме N7, в двадцать второй квартире, проживает семья Гнатюков!

— А автосервис на Жовтневой располагается в доме семь! — поддержал шефа Перо.

Однако Хандыбин зыркнул на него глазами. Скорее всего, активное участие заплечных дел мастера в допросе не предполагалось — было очевидно, что всю жизнь объем бицепсов Пера увеличивался в обратной пропорции к количеству серого вещества в его узколобом черепе.

Быков внутренне перевел дыхание. Стало ясно, что подозрительного новичка "берут на понт": в хорошо знакомой Алексею квартире на улице Победы, ныне Перемоги, до сих пор жила его тетка Кристина Викторовна Горячева. Что же до здания автосервиса, то оно, насколько Леша мог помнить, располагалось в конце достаточно длинной Жовтневой (бывшей Октябрьской) улицы, и уж никак не могло нумероваться однозначным числом. Осознав все это, капитан почувствовал себя сильным, как Антей[9], прильнувший к земле. Поэтому он свободной рукой рванул на груди ворот рубашки, и дурным голосом потребовал:

— Режьте, если чего сбрехав!

"Дознаватели" переглянулись. Хандыбин едва заметно кивнул подручному. Тот, хозяйственно задрав штанину на ноге капитана, аккуратно махнул ему по обнажившейся икре горелкой. На этот раз стало по-настоящему больно.

— Может, ты и вправду оттуда, откуда рассказываешь, — снова заговорил задушевным тоном директор, но меня интересует, от кого ты: от ментов, или от каких конкурентов неведомых?

В этот момент Быкову стало ужасно жалко себя и маму, которая не переживет, если с ним что-нибудь случится. И еще он как-то мгновенно осознал, что означает выражение "до слез обидно". А обидно ему было оттого, что не может он сейчас от души врезать Перу по его круглой морде, по этим сложенным дудочкой жирным губам, снова насвистывавшим любимую его мелодию, веселенькую, и поэтому особенно в данных обстоятельствах жуткую. Никогда в жизни капитан не испытывал еще такую оглушающую ненависть, и она, наверное, убила бы его, если бы природа не открыла предохранительный клапан, и из его глаз не вытекли бы две слезинки. Ощутив их вкус, он заговорил почти шепотом:

— Родненький пане директор, або був я милиционэр, меня б вразумили, як отбрехаться! Шо, похож я на якого Дукалиса? Ну, а який из меня казачок? Мне гроши нужны, а не приключения на свою ж…! Отпусти меня, пан, только заплати за день работы и за трошки порченую ногу!

— Не, Кирилл Олегович, — рассудил Перо, — он точно хохол, обычный "мужик"[10]! Ни один мент или "деловой" три рубля перед смертью требовать не будет!

СРЕДА, 18–50 — 19–55. КОЗЛОВ

Сейчас ему снова казалось, как это нередко случалось в последние годы, что он понимает того последнего, единственного динозавра, который упрямо продолжал вышагивать своей утиной походкой среди нагло резвящихся под ногами млекопитающих. Другое время, другие люди, иные условия, новые виды преступлений, даже страна изменила привычное название на неродное кургузое "РФ"… Не то, чтобы ему все нравилось в старые времена, скорее наоборот: многое хотелось бы изменить, но казалось, что можно улучшить уже существующее, не замахиваясь на основы. Да вообще, в эту сторону и голова-то думать отказывалась!