Дама с камелиями

Я приблизился к ней, но она не обратила на это никакого внимания. Я сел и взял ее руку.

— Ах, это вы! — сказала она с улыбкой. Должно быть, у меня было очень расстроенное лицо, потому что она добавила: — Вам тоже плохо?

— Нет, но как вы себя чувствуете?

— Ничего. — И она вытерла платком слезы, которые выступили у нее от кашля. — Я к этому теперь привыкла.

— Вы убиваете себя, — сказал я ей взволнованно, — мне хотелось бы быть вашим другом и помешать вам так поступать.

— Я не понимаю, почему вы волнуетесь, — с горечью возразила она. — Посмотрите, ведь никто мной не интересуется; все они отлично знают, что ничем помочь нельзя.

Она встала, взяла свечу, поставила на камин и посмотрела в зеркало.

— Какая я бледная! — сказала она, оправляя платье и растрепавшуюся прическу. — Ну, да ладно, вернемся в столовую. Идемте!

Но я сидел и не трогался с места.

Она поняла, насколько взволновала меня эта сцена, подошла ко мне, протянула руку и сказала:

— Ну, пойдемте.

Я взял ее руку, поднес к губам и невольно уронил на нее две долго сдерживаемые слезы.

— Какой вы, однако, ребенок! — сказала она, садясь рядом со мной. — Вот вы плачете! Что с вами?

— Я, верно, кажусь вам несносным, но мне так больно все это видеть.

— Вы очень добрый! Но что мне делать? Я не могу заснуть, и мне приходится развлекаться. А потом, не все ли равно, одной кокоткой больше или меньше. Врачи говорят, что кровь, которую я отхаркиваю, идет из бронхов. Я делаю вид, что верю, больше я ничего ведь не могу для них сделать.

— Послушайте, Маргарита, — сказал я, не в силах больше сдерживаться, — я не знаю, какую роль вы будете играть в моей жизни, но одно я знаю твердо; в данный момент мне никто, даже моя сестра, так не близок, как вы. И это с тех пор, как я вас увидел. Прошу вас, ради Бога, не живите так, как вы жили до сих пор.

— Если я буду заботиться о себе, я умру. Меня поддерживает та лихорадочная жизнь, которую я веду. Кроме того, заботиться о себе хорошо светским женщинам, у которых есть семья и друзья, — а нас, как только мы перестаем служить тщеславию или удовольствию наших любовников, бросают, и долгие вечера сменяют долгие дни. Я хорошо это знаю, я два месяца пролежала в постели, и уже через три недели никто не приходил меня навещать.

— Я знаю, что я ничто для вас, — возразил я, — но, если вы только захотите, я буду о вас заботиться, как брат, я не покину вас и поставлю на ноги. Когда у вас будут силы, вы вернетесь к вашему образу жизни, если захотите, но я уверен, вы предпочтете спокойное существование, которое вам даст больше счастья и сохранит красоту.

— Так вы думаете сегодня, потому что вино нагнало на вас тоску, но вашего терпения не хватит надолго.

— Позвольте вам напомнить, Маргарита, что вы были больны в продолжение двух месяцев и что в продолжение этих двух месяцев я приходил каждый день узнавать о вашем здоровье.

— Это верно, но почему вы не заходили ко мне?

— Потому, что я не знал вас тогда.

— Разве стесняются с такой женщиной, как я?

— С женщиной всегда нужно стесняться — таково мое убеждение.

— Итак, вы берете на себя заботу обо мне?

— Да.

— Вы будете проводить со мной целые дни?

— Да.

— И целые ночи?

— Все время, если я вам не надоем.

— Как вы это называете?

— Преданностью.

— И откуда берется такая преданность?

— Из непобедимой симпатии, которую я питаю к вам.

— Значит, вы влюблены в меня? Признайтесь в этом поскорее, это проще.

— Возможно, но сегодня я вам не могу этого сказать, когда-нибудь в другой раз.

— Лучше будет, если вы мне этого никогда не скажете.

— Почему?

— Потому, что в результате могут быть две вещи.

— Какие?

— Или я оттолкну вас, и тогда вы на меня рассердитесь, или я сойдусь с вами, и тогда у вас будет печальная любовница: женщина нервная, больная, грустная, а если веселая, то веселость ее хуже печали, женщина, харкающая кровью и тратящая сто тысяч франков в год. Это хорошо для богатого старика, как герцог, но очень скучно для молодого человека. Вот вам подтверждение: все молодые любовники, которые у меня были, очень скоро меня покинули.

Я ничего не отвечал: я слушал. Эта откровенность, очень похожая на исповедь, эта грустная жизнь, которую я угадывал под золотой дымкой, окутывавшей ее, и от которой бедная девушка убегала в распутство, пьянство и бессонные ночи, — все это производило на меня такое сильное впечатление, что я не находил слов.

— Однако, — продолжала Маргарита, — мы говорим глупости. Дайте мне руку, и пойдем в столовую. Никто не должен знать о причине нашей задержки.

— Идите, если вам хочется, но мне разрешите остаться.

— Почему?

— Потому что мне больно видеть ваше веселье.

— Ну, так я буду печальной.

— Послушайте, Маргарита, позвольте мне сказать то, что вам, наверное, не раз говорили, но то, что я хочу вам сказать, — это сущая правда, и никогда больше я вам этого не повторю…

— Ну!… — сказала она с улыбкой молодой матери, выслушивающей глупый лепет своего ребенка.