Дама с рубинами. Совиный дом

Как смеялись при дворе, когда Клодина отдавала все свои сбережения, чтобы поддерживать старые стены, завещанные ей бабушкой! Теперь они стали для нее благословением. Она могла покинуть разгоряченную придворную атмосферу и уйти домой, в прохладу и тишину зеленого леса.

«Домой»… Как успокаивающе звучало это слово после тревог и разлада последних месяцев! Брату не придется поселиться в наемной квартире, он останется на земле Герольдов, правда, в самом крайнем уголке обширного поместья. Там, на самой границе владений обеих линий Герольдов, некогда стоял монастырь «Вальпургисцилла». Построенный благочестивой, испытавшей много горя прабабкой старшей линии, он был наполовину разорен во время крестьянских войн, но потом Герольды снова завладели монастырскими землями, а меньшая часть с развалинами досталась Нейгаузам. Они никогда не обращали внимания на них, не пытались остановить разрушение, и время и непогода могли беспрепятственно делать свое дело. Только пристройка, где была приемная монахинь, которую пощадил пожар, по необходимости поддерживалась в порядке, так как в ней поселили лесного сторожа. Но эти развалины лишь обременяли своих владельцев, а потому они недолго раздумывали, когда дед последнего Герольда фон Альтенштейна предложил обменять их на кусочек плодородной земли.

«Смешная романтическая причуда!» – подумали они, когда Альтенштейн сообщил, что его супруга хотела бы приобрести этот живописный клочок земли. Он записал его на имя своей жены, бабушки Клодины.

Уже виднелся высокий южный фасад дома, особенно заметно было окно на самом верху башни – заложенное светлым камнем, оно бросалось в глаза на фоне голубого неба.

Бабушка вложила все свои деньги в работы по предохранению от полного разрушения старого замка. Здесь, в бывшей приемной, ставшей вдовьим приютом, жила она после смерти горячо любимого мужа и занималась разведением цветов на заброшенном монастырском кладбище.

Старый Гейнеман, давнишний садовник Герольдгофа, был ее помощником. Благодаря их трудам бесплодная почва стала пригодной для цветоводства. Здоровый сын не радовал бы садовника больше, чем этот благодарный кусок земли. Поэтому старик последовал за своей госпожой, когда она удалилась в Совиный дом, и до сих пор жил в нем, по завещанию старушки, в качестве кастеляна. Он поправлял каждый камень, грозивший отвалиться, берег всякое семя, занесенное ветром из лесов и полей. «Он, как Цербер, считает каждую травинку», – говорила о нем фрейлейн Линденмейер, горничная покойницы. Ей также был обеспечен пожизненный приют в Совином доме. Она занимала лучшую угловую комнату нижнего этажа, где день за днем сидела у окна с вязанием или книжкой и смотрела на убегающую вдаль дорогу.

Старики жили в полном согласии. Они готовили на одном очаге и никогда не ссорились, хотя фрейлейн Линденмейер с возмущением отодвигала подальше свои винные и шоколадные супы от сильнопахнущих блюд с кислой капустой и луком, которые ел садовник.

Клодина заранее сообщила им о своем приезде с братом и сейчас с удовольствием смотрела на поднимавшийся над верхушками деревьев дымок. Фрейлейн Линденмейер, без сомнения, приготовила хороший кофе, чтобы заставить бедного Иова позабыть о последнем картофельном супе. Невдалеке раздавался голос петуха, который поселился в углу развалин со своими курами, а высоко над дымным покрывалом трубы летали белые голуби Гейнемана, выделяясь на светлой синеве весеннего неба своим серебристым оперением.

Дорога сворачивала направо, и понемногу из лесного мрака стали проявляться украшавшие развалины цветники и лужайки. Среди них стоял небольшой каменный дом, который некогда храбро устоял перед факелами бунтующих крестьян; стены его, потемневшие от дыма, были недавно отштукатурены. Это, конечно, не был знатный дом, и перья ютившихся в развалинах сов подходили ему больше, чем шлейфы придворных дам. Но все же это было уютное гнездо для нетребовательных людей: дом был обвит зеленью, а его окна с новыми стеклами и светлыми веселыми занавесками казались молодыми, ясными глазами на старом лице.

При приближении кареты Гейнеман выбежал на дорогу.

– Как раз в самое прекрасное время, барышня! – сказал он, открывая дверцы кареты. – Клумбы еще полны нарциссов и тюльпанов, и шиповник вот-вот распустится, а дети бегают по лесу с букетами ландышей.

Стоя с непокрытой головой под лучами уже жаркого солнца, старик стал помогать приехавшим.

– Да, здесь хорошо пахнет, маленькая барышня, – засмеялся он, поднимая Эльзу на руки. Ребенок с видимым наслаждением вдохнул окружающий воздух. – Куда ни взглянешь, деточка, все цветет, все благоухает.

Да, Бог был милостив к старому Гейнеману! Белоснежные нарциссы и цветы персидской сирени наполняли воздух ароматом.

– Пойдем к фрейлейн Линденмейер? – спросил он малютку, весело прищуривая глаза и широко улыбаясь из-под больших косматых усов. – Вон она стоит в своем лучшем чепце на голове. Все утро месила тесто для пирогов и не оставила ни одного целого яйца во всем доме.