Дама в черном

Когда мы остались одни, без дам, Рультабий увлек нас в маленькую, темную и низкую комнатку в Садовой башне, откуда мы могли видеть все, оставаясь сами незамеченными. Здесь Артур Ранс, Робер Дарзак, Рультабий и я в темноте, не зажигая даже фонаря, держали свой первый военный совет. Я не знаю, как иначе назвать это сборище растерянных людей, которые прятались за каменными стенами старого замка, повидавшими столько кровавых битв.

– Здесь мы можем говорить спокойно, — начал Рультабий, — никто нас не услышит, и никто не застанет врасплох. Если кому-нибудь и удастся проникнуть через первые ворота незаметно для папаши Жака, мы сейчас же будем предупреждены об этом с аванпоста, который я установил в центре первого двора за развалинами часовни. Да, я поместил там вашего садовника Маттони, дорогой Ранс. Судя по тому, что мне о нем сказали, на него можно положиться. Что вы думаете на этот счет?

Я с восхищением слушал Рультабия. Эдит была права. Он действительно был нашим комендантом и уже принимал все меры для того, чтобы обеспечить защиту крепости. О да, он был намерен удержать ее любой ценой; он предпочел бы взлететь с нами на воздух, нежели капитулировать. Сколько нужно было иметь смелости, чтобы решиться защищать форт Геркулес от Ларсана! Больше смелости, чем для защиты его от тысячи осаждающих, как это когда-то случилось с одним из графов Мортола, которому для освобождения крепости от осады нужно было лишь пустить в ход большие орудия, а затем расстреливать пришедшего в смятение врага огнем артиллерии, считавшейся в ту эпоху одной из самых совершенных. Но теперь с кем нам предстояло сражаться? С темной ночью! Где был враг? Везде и нигде! Мы не могли ни держать его на прицеле, ни перейти в наступление. Нам оставалось только запереться и ждать!

Мистер Артур Ранс заверил Рультабия, что отвечает за садовника Маттони, и наш молодой друг, уверенный отныне в прочном прикрытии с этой стороны, воспользовался появившимся свободным временем, чтобы объяснить нам положение вещей. Он закурил трубку, торопливо затянулся три или четыре раза и сказал:

– Так вот! Можем ли мы надеяться, что Ларсан, который так дерзко появился под нашими стенами, как бы бравируя и выказывая нам свое презрение, удовольствуется этой платонической манифестацией? Удовольствуется ли он моральным успехом — тем, что внес в наши души смятение, ужас и отчаяние? Исчезнет ли он? Откровенно говоря, я так не думаю. Во-первых, потому что это не в характере Ларсана — ему борьба необходима по натуре, и он не удовольствуется полууспехом, — во-вторых, потому что ничто не вынуждает его исчезнуть! Подумайте сами, ведь мы бессильны против него, мы можем лишь защищаться и только тогда нанести удар, когда он сам того пожелает! Нам неоткуда ждать помощи извне. И он прекрасно это понимает, потому он так смел и спокоен! Кого мы можем позвать на помощь?

– Прокурора, — сказал не совсем уверенно Артур Ранс, прекрасно понимавший, что если Рультабий еще не упомянул о столь очевидном средстве, то на это у него были свои причины.

Рультабий посмотрел на своего собеседника с сожалением, не лишенным упрека, и ответил ледяным тоном, окончательно убедившим Артура Ранса в неуместности его предложения.

– Вы должны понимать, любезный друг, что я не для того спас в Версале Ларсана от французского правосудия, чтобы в Красных Скалах предать его в руки правосудия итальянского.

Мистер Артур Ранс, который, как я уже говорил, не знал о первом браке дочери профессора Станжерсона, не понимал, что мы не можем донести властям о появлении Ларсана, ведь это, в особенности после венчания в церкви Сен-Николя-дю-Шардонне, вызвало бы громкий скандал и ужасную катастрофу. Но после версальского процесса Артур по крайней мере осознавал, что больше всего мы боялись вновь заинтересовать публику, напомнив ей о так называемой «тайне мадемуазель Станжерсон».

В тот вечер он лучше чем когда-либо понял, что Ларсан держит нас в своих руках посредством одной из тех ужасных тайн, от которых зависит честь и жизнь людей.

Артур поклонился Роберу Дарзаку, не говоря больше ни слова; этим поклоном он хотел показать, что готов бороться за дело Матильды, как благородный рыцарь, мало считающийся с причинами битвы, раз он идет на смерть за даму сердца. По крайней мере я так понял его жест, уверенный, что американец, несмотря на свою недавнюю женитьбу, отнюдь не излечился от прежней страсти.

– Нужно во что бы то ни стало отделаться от этого человека, — решительно заявил Дарзак, — заключив с ним мирный договор или убив его! Но прежде всего мы должны сохранять в тайне его появление. В особенности прошу вас от имени моей жены и от себя сделать все возможное, чтобы профессор Станжерсон не узнал, что этот бандит по-прежнему угрожает нам!

– Желание госпожи Дарзак — закон для всех нас, — ответил Рультабий. — Станжерсон ничего не узнает!..