Дама в черном

Рультабию очень хотелось, чтобы все те же предосторожности применялись и по отношению к старому Бобу, но последний воспротивился этому так энергично, что пришлось ему уступить. Старый Боб не хотел, чтобы с ним обращались как с преступником, и отстаивал свое право входить и выходить, когда ему вздумается, не прося всякий раз ключ у швейцара. Его дверь останется открытой, и он, таким образом, будет иметь возможность проходить из своей спальни или гостиной в рабочий кабинет в башне Карла Смелого, не стесняя ни себя, ни других. Из-за этого приходилось также оставить открытой и дверь К. Старый Боб потребовал этого, и Эдит поддержала его с некоторой иронией в голосе — иронией, относившейся к намерению Рультабия окружить старого Боба теми же предосторожностями, что и дочь профессора Станжерсона. «Но, господин Рультабий, мой дядя не боится, что его похитят», — сказала ему Эдит. И Рультабий понял, что ему остается лишь посмеяться вместе со старым Бобом над нелепой мыслью о похищении человека, единственное достоинство которого — обладание древним черепом! И он рассмеялся и согласился со старым Бобом, но на том условии, чтобы дверь К запиралась на ключ после десяти часов вечера и ключ этот оставался у супругов Бернье, которые откроют ему в случае надобности дверь. Это также стесняло старого Боба, который иногда очень поздно засиживался за работой в башне Карла Смелого. Но он, со своей стороны, не хотел во всем перечить этому славному Рультабию, который, как он говорил, боялся воров! Впрочем, в оправдание старого Боба я должен прибавить, что если он так неохотно шел навстречу моему юному другу, то лишь потому, что его не стали посвящать в восстание Ларсана из мертвых. Конечно, старику приходилось слышать немало рассказов о необыкновенных несчастьях, свалившихся на голову бедной мадемуазель Станжерсон, но он и не подозревал, что она не освободилась от этих несчастий, став госпожой Дарзак. Кроме того, старый Боб был эгоистом, как почти все ученые.

Рультабий, любезно осведомившись о здоровье тетушки Бернье, которая чистила картофель, доставая его из стоявшего на полу огромного мешка, попросил старика Бернье открыть нам дверь в комнаты Дарзаков.

Я в первый раз увидел спальню Дарзака. Она показалась мне холодной и темной. Эта большая комната была обставлена очень просто: туалетный столик был вдвинут в одно из заделанных теперь окон J; стена была так толста, что все это окно образовывало довольно большую нишу, из которой Дарзак и сделал себе туалетную комнату. Второе окно JI было меньше. Оба окна закрывали железные решетки с толстыми прутьями, между которыми с трудом можно было просунуть руку. Высокая дубовая кровать стояла в углу, образованном наружной стеной и каменной перегородкой, отделявшей спальню Дарзака от комнаты его жены. Прямо в углу башни находился вделанный в стену шкаф. Посередине комнаты стоял письменный стол, на котором лежали несколько научных книг и письменные принадлежности. Завершали меблировку кресло и три стула. Спрятаться в этой комнате иначе как в шкафу было немыслимо. Супругам Бернье был отдан строгий приказ осматривать этот шкаф, где висело платье Дарзака, всякий раз, как они убирали комнату, и сам Рультабий, который в отсутствии Дарзаков время от времени заходил в комнаты Квадратной башни, никогда не забывал порыться в нем.

Он проделал это в моем присутствии. Когда мы перешли затем в комнату госпожи Дарзак, мы были уверены, что никого не оставили в комнате Робера. Как только мы вышли из последней, сопровождавший нас Бернье запер, как и всегда, единственную дверь, соединявшую эту комнату с коридором. Комната госпожи Дарзак была меньше, но гораздо светлее и веселее комнаты ее мужа благодаря особому расположению окон. Как только мы переступили порог, Рультабий побледнел и, повернув ко мне свое доброе и погрустневшее лицо, спросил:

– Ну что, Сенклер, вы улавливаете аромат дамы в черном?

Черт возьми, нет! Я ничего не чувствовал. Окно, загороженное решеткой, как и все другие, выходившие на море, было широко открыто, и легкий ветерок колебал занавеску, висевшую на карнизе над вешалкой, которая была прибита к одной из стен. Другая стена была занята кроватью. Вешалка была прибита так высоко, что висевшие на ней платья и пеньюары, а также закрывавшая их занавеска не достигали пола, так что всякому пожелавшему там скрыться невозможно было бы спрятать ноги. Также невозможно было и повиснуть на вешалке, так как она была очень легкой и не выдержала бы тяжести человеческого тела. Это, однако, не помешало Рультабию тщательно осмотреть весь гардероб. В комнате не было стенного шкафа. Туалет, письменный стол, кресло, два стула, четыре стены — и в них никого, кроме нас.