Дама в синем. Бабушка-маков цвет. Девочка и подсолнухи [Авторский сборник]

Сегодня, после дня, проведенного на реке, все очень устали. Такая громадная на них навалилась усталость… И все четверо, мамы и дочки, рухнули кто куда в гостиной. Мамы стали слушать музыку, а дочки — рассеянно, правда, — играть в лото «Семь семеек». Матильда от усталости совсем перестала соображать и три раза подряд требовала отдать ей карточку с изображением папаши Мускуле, хотя та уже давно лежала на месте. Реми предупредил заранее, что до ужина не сможет прийти на свидание с подсолнухами, а после уже и идти туда было бессмысленно и нельзя — в темноте-то… Опять в нем сегодня нуждались на ферме — эти Фужероли даже вечером находят для него какие-то дела с козами. Вот уже несколько дней не получались встречи у изгороди, но Реми обещал точно появиться там завтра утром.

Может быть, требуя много раз подряд папашу Мускуле, Матильда дала какой-то знак собственному отцу и заставила его возникнуть ниоткуда. Вдруг раздался телефонный звонок. Это Он, а кто ж еще?

Матильда рванула к аппарату. Она хотела схватить трубку первая… Каждый раз, когда Онзвонил, происходило одно и то же: ей хотелось рассказать ему о Реми, но ничего из этого не выходило. Ей становилось страшно: а вдруг Онстанет насмешничать или ругаться, она понимала, что в любом случае такой разговор не доставит Емуудовольствия, даже притом, что мама ее поддерживает.

Ну и пришлось Матильде отчитаться обо всем, что она делала за последнее время, но так, будто во всем этом не принимал никакого участия Реми, хотя это было, конечно, совсем не то же самое, да и попросту смехотворно. Кто может поверить, что с Бенедиктой построишь плотину и сделаешь водопад, кто? Но Онвыслушал все и вроде бы ничего такого не заподозрил.

Селина, должно быть, заметила, насколько сдержанна дочь, поняла, почему она промолчала насчет Реми, и сама тоже, когда трубку возьмет, ни словечка о нем не скажет. Само собой разумеется: женщины ведь всегда понимают одна другую! Но у сдержанности есть свои неудобства: было утаено главное, и это отделило Матильду от Него,гораздо дальше отодвинуло, чем ей хотелось бы, за столько километров, сколько даже и представить себе невозможно, потому что и так они находились слишком далеко друг от друга! Короче, пока Матильда с Нимговорила, ей просто душу раздирали сомнения: признаться или нет, но все-таки она говорить не стала, и они, обменявшись напоследок кучей поцелуев, расстались.

— Передашь трубочку маме? — спросил Он, как обычно, когда все чувства были излиты, спросил совсем другим тоном.

И Селина, как всегда в подобных случаях, приняла эстафету: сама заговорила с ним не так, как с другими, — голосом существа, которое гневается, причем гневается ужасно давно, но ни за что не хочет этого показать.

— Да… Да… И мы, конечно… Скоро вернемся…

Последняя фраза была глупее некуда. Но прозвучала как гром среди ясного неба. Смертельный удар. Сама того не понимая, мать только что совершила нечто вроде детоубийства. Это «скоро вернемся» поразило Матильду насмерть — острым-преострым лезвием, какое сравнение с острием хорошо заточенного карандаша!

Матильда почувствовала, что леденеет, особенно там, куда был нанесен удар.

Ей надо немедленно уйти отсюда, выйти из дома, согреться на вечернем солнышке…

— А тебе случайно не нужен сынок Вермишелей? У меня как раз появился! — спросила, глядя ей вслед, Бенедикта, которая видела, что подружка уходит, но не понимала, что семья Вермишелей… семья вообще… всякая семья… нет ей, Матильде, дела ни до какой семьи, наплевать ей на них на всех с самой высокой колокольни…

Тропинка совершала по саду головокружительные виражи. Весь сад вызывал головокружение, и, выбравшись из него и оказавшись у ограды перед подсолнуховым полем, Матильда уже шаталась…

Она знала, что в этот час, на закате, подсолнухи отвернутся от нее. Реми очень понятно объяснил, что они это делают вовсе не из-за того, что сердятся: просто так всегда бывает по вечерам. А утром подсолнухи снова станут разговаривать.

Но Реми ничего не говорил ей, совсем ничего не говорил о странной черноте, которую она вдруг обнаружила в самом сердце цветка, в самом сердце подсолнуха, склоненного к земле. И у остальных тоже на сердце было черным-черно.

~~~

Ночью горб вырос снова, высоченный горб горя, потому что за ужином Селина опять воткнула Матильде острие в самое сердце, подтвердив, что скоро они уезжают в Париж.

— А Реми? — спросила Матильда.

— Что — Реми? Не поняла… Причем тут Реми? — раздраженно откликнулась Селина, но понятно было, что злится она из-за дочкиного вопроса куда меньше, чем из-за недавнего телефонного разговора.

— Мы возьмем его с собой?

— Не строй из себя дурочку, дорогая. Естественно, нет. Сама подумай! Реми останется здесь, у Фужеролей!

«Дорогая дурочка» больше рта не раскрыла за ужином, даже ради самого любимого своего десерта — пирога с абрикосами. Надуваться так надуваться. Как следует. Даже лучше. Пузырь-шарик-мячик — все сразу…