Дама в синем. Бабушка-маков цвет. Девочка и подсолнухи [Авторский сборник]

— Что забыла? Что такое я забыла? — ответила Селина, немного смущенная, потому как отлично знала, что за ней такое водится. Вполне могла забыть. Пообещать, потом забыть.

— Ты забыла про мой флакон с лавандовой водой!

Укол кончиком карандаша не смертелен, но можно уколоть очень сильно, так, как будто иголка коснулась сердца.

— А-а-а! Да! Ты права! — Селина приняла удар. — Я так огорчена, моя дорогая!.. Правда-правда!.. Я этим займусь. Обещаю тебе!

Вот. О-ох! Не так уж много, но все-таки…

Дверь детской закрылась, Матильда подтянула простыню к подбородку.

Она была довольна. Но этого ощущения хватило ненадолго. Еще более огромный вопрос вскоре возник под простыней: «А если Реми на самом деле никакой не мой поклонник?»

~~~

Хижина постепенно становилась на что-то похожа. Именно Матильда взяла на себя труд превратить заброшенный сарайчик в хорошенький домик, а для этого надо было прежде всего сделать генеральную уборку. Ни одна лопата, ни одни грабли, ни одна лестница и ни одна лейка не могли устоять против ее кипучей энергии. Бенедикта, очарованная тем, что казалось ей чистым энтузиазмом, вовсе не понимала, что неуемную свою энергию Матильда черпала просто-напросто в волнении, бешенстве, в которое повергли ее сомнения.

Самый огромный из всех огромных вопросов так и остался без ответа. Между тем из всех «а если…», терзавших ее днем и ночью, этот был самым мучительным, да к тому же — из тех, которыми ни с кем не поделишься.

Один только Реми мог бы прекратить эту пытку, но только его одного и не было рядом с Матильдой.

А ведь все так хорошо начиналось…

Оказалось очень легко убедить мам, что пора бы сходить на ферму за яйцами и сыром, и вот уже веселая компания — четыре женщины! — бредет по дороге.

Чтобы переживать поменьше, Матильда настояла на том, чтобы идти фруктовым садом, а не мимо поля с подсолнухами.

Никто ничего не сказал насчет платья в горошек, единственного наряда, который, по мнению Матильды, помог бы наконец покончить с проклятой неуверенностью, ставшей настолько навязчивой, что того и гляди, в конце концов, она сама могла привести к охлаждению между нею и Реми. Полному или не совсем? На время или навсегда? Девочка была настолько занята этими мыслями, что даже не заметила: а Бенедикта-то тоже прифрантилась…

Леон первым прибежал их встречать, и рука Матильды, когда язык пса трогательно и точно нашел ее теплую ладошку, сразу же, как и в первый раз, вспомнила влажные поцелуи Собаки.

Мадам Фужероль, польщенная визитом, забыла о своей обычной суровости и неприветливости. Но все было безнадежно испорчено, стоило ей простодушно произнести эту убийственную фразу: «Ах, как жалко-то, Господи, что папаши Фужероля нету! Уж он бы вас поприветствовал, как надо! В городе он нынче, вишь ты, и мальчонка с ним уехал».

Если укол острого-преострого карандаша не бывает смертельным, то тысяча, десять тысяч, сто тысяч острых-преострых карандашей способны стать очень опасными для сердца маленькой девочки. А то и совсем ее погубить.

Все — мадам Фужероль, Селина, Кристиана, Бенедикта, — все разом посмотрели на нее. И вид у них у всех стал одинаково сокрушенный. И сострадание во взглядах одинаковое.

Матильде были противны эта жалость, это сочувствие, и обед, который за ними последовал, тоже был противен, она его просто возненавидела, не говоря уж о флаконе с лавандовой водой, который обнаружился, как бы случайно, под ее салфеткой в самый неподходящий момент…

Окончательно доконала ее Бенедикта, когда они ложились спать.

— Хочешь, теперь скажу, что мне нравится в Реми, а что не нравится, — слащаво предложила она.

— Не стоит! И теперь мне вообще-то все равно! — ответила Матильда, но без всякого гнева, просто высокомерно, и еще как высокомерно: таким образом она брала реванш и наслаждалась им, чувствуя себя в эту минуту куда менее мертвой, чем на ферме, — интересное дело оказывается, можно быть более и менее мертвой…

В этот вечер укутать их зашла Кристиана. Она не притворялась, будто ничего не замечает, да и как было не заметить, если горе Матильды уже выпирало из-под одеяла огромным горбом, — нет, она, наоборот, заговорила с ней не таким тоном, как мама, а обычным, каким говорят со всеми, и со взрослыми тоже, когда хотят успокоить:

— Не тревожься, дорогая, не переживай. Твой друг скоро вернется. Я в этом уверена.

Матильде эта ее уверенность помогла очень быстро уснуть, а вот Бенедикта, явно мучаясь бессонницей, ворочалась под своим пологом. Каждому — свой черед. И потом, Матильде очень понравилось слово «друг». Отличное слово, такое скромное, сдержанное. Почему-то чужие мамы редко в себе разочаровывают. Может, стоит меняться мамами… Нет, конечно, не насовсем, просто время от времени… Ведь, наверное, и у Бенедикты так же… А вдруг сегодня как раз Селина-то и сказала бы ей что-нибудь, и она перестала бы ворочаться, и заснула бы наконец…

Да, конечно, хижина становилась на что-то похожа, но Матильду это уже не слишком радовало: к утру тревога вернулась и опять стала ее мучить.