Дамба

Лена еле успела упереться ногой в камень и попыталась вырваться. Она даже не подозревала, насколько он силен. На голову выше плюс молодая энергия. Он потащил ее за собой, при этом громко и неестественно хохотал, показывал дамам – дескать, все в порядке, никакого конфликта, всего лишь игра. Дамы сидели на холме, как редкие зрители на футбольной трибуне. Кто-то даже схватился за карандаш, вспомнив, видно, одну из лекций, когда Ментор долго и многословно убеждал: старайтесь уловить динамику, движение. Природа, растения, люди, животные, даже горы – все в движении, движение важнее всего. Ну да, сейчас он ее макнет. Даст подножку и свалит в ледяную реку. И никто не заступится, ведь она сама его спровоцировала.

Почему кошка драная? Потому что злая.

Лабан неумолимо тянул ее к воде. Лена упиралась изо всех сил, но ничто не помогало. Он, продолжая делано хохотать, преодолевал ее сопротивление, оттаскивал от спасительных камней – метр за метром. Так заведено веками – женщина подчиняется мужскому насилию. Как же – ведь они, мужчины, ничего плохого нам не хотят. Они просто так устроены.

Ну нет. Эта сказка не про нее.

Расстояние между ними в две вытянутые руки она преодолела одним прыжком. Оставалось совсем немного, он уже был по щиколотку в воде. Прыгнула, как пантера, так, что вода взвилась фонтаном из-под ног, нагнулась и впилась зубами в его руку. Впилась по-настоящему, со всей силы, как будто это была не живая человеческая рука, а сверхпрочная резиновая кость, долгоиграющая забава для собаки. И тут же почувствовала во рту солоноватый, металлический вкус крови.

Лабан завопил почти фальцетом, как женщина, – вопль боли и страха. Это же его правая рука – рука художника! И дрочит наверняка правой. Полукруглые метки от зубов мгновенно почернели и медленно набухали кровью.

Он наклонился, поднял камень величиной с детскую голову и замахнулся.

Глава 7

Винсент Лаурин оглядел контору. Как будто бы все. Кофейник сполоснул, вымыл чашку, стряхнул крошки со стола. Бумаги… бумаги пусть останутся, надо только сложить поаккуратнее. Унитаз… Налил в унитаз зеленую жидкость из яркой пластмассовой бутылки, повозил щеткой и спустил воду. И пятна на мойке… тоже надо вымыть, но не чересчур тщательно. Ничто не должно быть чересчур. И преувеличенная, неестественная чистота, и грязь наводят на одну и ту же мысль: депрессия и отчаяние. Этому человеку надоело жить.

А он сам? Его тело? Достал дезодорант, потер подмышки. И зубы почистил – идентификацию проводят по зубам. Какой-нибудь ко всему привыкший судебный эксперт разложит их в кювете из нержавейки, натянет резиновые перчатки и начнет по очереди брать и разглядывать. Один за другим – его зубы.

Пусть обгорелые, пусть окровавленные, но уж во всяком случае без загнивающих остатков еды.

Трусы он предусмотрительно надел чистые. Неординарная мысль: именно трусы определяют память о человеке. Подумать только – на нем были грязные трусы.

А может, и нет. Ничто не имеет значения, но хочется умереть чистым.

И летная форма. Собственно, из летной формы только куртка, темно-синяя, с массой карманов. Что же касается брюк, то одно дело, когда проводишь экскурсию “Лапландия с высоты птичьего полета”, тогда брюки костюмные, с отутюженной складкой. А если летишь в какой-нибудь саамский лагерь, то грубые, прочные штаны, как и куртка, с множеством карманов. Туристские. Никакой фуражки или пилотки – но обязательно солнцезащитные очки. Обязательно. Все же знают – Винсент никогда не летает без очков. Вертолетные курсы он проходил во Флориде, а во Флориде без очков невозможно. Они там, похоже, и не снимают их никогда. Как в кино – что за пилот без темных очков?

Проверить еще раз, не торопясь. Нормально – все выглядит так, будто погибший покинул контору для очередной воздушной экскурсии. Думать не думал, что эта экскурсия последняя в его жизни. Все останется Ловисе, дочери погибшего. Все, что у него есть, достанется ей. Плюс страховка, плюс похоронные. Не меньше миллиона. Она даже сможет отказаться от студенческого кредита. И Винсент почему-то уверен – дочь наверняка позаботится, чтобы гроб заказали приличный. А может, когда все закончится, когда пройдет шок… может, даже почувствует укол потери, поймет, что он все-таки ее очень любил. Даже вложил фотографию в бумажник – тоже своего рода намек, хотя он и не имел такой привычки. Да, когда Ловиса была совсем малышкой, он всегда держал с собой ее трогательные снимки, а потом – нет. Если машина не сгорит дотла, бумажник тоже передадут Ловисе – осмотрят, сделают какие-нибудь анализы, составят протокол и передадут. Не могут не передать. Откроет и увидит: она была с отцом в его последнем полете. У самого сердца.