Дамский мастер

...А еще хорошо бы, может быть, и в самом деле пойти замуж, выкинуть такое коленце, за старого друга, друга молодости, и уехать к нему в Евпаторию. Он всю жизнь меня любил, любит и сейчас, знаю. Теперь уже старенький — на сколько же лет старше меня? На десять? Как это говорится: старый — это тот, кто старше меня на десять лет. Ну что ж? Взять выйти замуж и уехать. Пусть они наконец-то привыкнут сами о себе думать. А работа? Ну, найду что-нибудь полегче. А то и вовсе поживу без работы. Буду в море купаться, в садике цветы посажу, кур заведу... А что? Стирать буду, белье вешать, голубое от синьки, на солнечном каменистом дворе... Руки мыльные, волосы взмокнут, растреплются, отведу их с лица локтем... А тут он подойдет, по плечу погладит: «Устала, родная моя? Отдохни, голубчик». «Нет, я еще ничего». Чепуха, бред.

— Кто желает обслуживаться? — раздался резкий мальчишеский голос.

Я очнулась.

Рядом с очередью стоял паренек, лет восемнадцати, с хохолком на макушке. Весь какой-то не то чтобы просто тощий, а узкий: узкое бледное лицо, тонкие, до острых локтей голые руки, и на бледном диковатом лице горящие темные глаза. Не то олененок, не то волчонок.

— Кто здесь желает обслуживаться? — повторил он. На очередь он глядел презрительно, словно не он их, а они его должны были обслуживать.

— Я хочу...

— И я хочу...

— И я...

— Я первая сказала!

— Нет, я!

Очередь снова загудела.

— Между прочим, обязан предупредить вас, — сказал паренек, — я еще не мастер, а только стажер и вполне могу вас изуродовать.

Женщины примолкли.

— Нет уж, мы лучше здесь, чин чинарем, — вздохнула пожилая.

Я решилась:

— Давайте уродуйте.

Паренек быстро рассмеялся. Было что-то диковатое не только в глазах его, но и в улыбке. Зубы острые, ярко-белые.

— Это вы хорошо сказали: уродуйте. Я, со своей стороны, постараюсь вас не изуродовать. Пройдемте.

Он провел меня не в зал, а в какую-то заднюю каморку. Два мастера, не в белых уже, а в черных халатах, колдовали над двумя женскими головами, откинутыми назад, в помятые жестяные тазы. Один бритвенной кисточкой накладывал краску, другой разглядывал на свет зеленую жидкость в мензурке. Неужто в зеленый тоже красят?

Пахло здесь как-то по-другому, душно и тускло. У двери два узкобрючных подозрительных шкота с косо срезанными бачками вели пониженными голосами странную беседу: «Тридцать «лонды» плюс пятьдесят фиксажа». Пахло спекуляцией.

— Не стесняйтесь, — сказал паренек, — я вас за той перегородкой обслужу.

Шаткая голубая перегородка покачивалась, словно дышала. На стене в золотой паршивой рамочке висела грамота: «Передовому предприятию».

Я села в кресло.

— Выньте шпильки, — приказал паренек.

Я вынула.

Он приподнял прядь волос, пощупал, пропустил сквозь пальцы, взял другую.

— Волос посечен, — сказал он. — Результат самозакрутки. Какую операцию желаете?

— Остричь... И шестимесячную, если можно.

— Все можно. Можно и шестимесячную. Только предупреждаю, для теперешнего времени эта завивка несовременна. Со своей стороны, могу вам предложить химию.

— То есть химическую завивку?

— Именно. Самый современный вид прически. Имейте в виду, за рубежом совсем прекратили шестимесячную, целиком перешли на химию.

— Чем же эта химия отличается от шестимесячной?

— Небо и земля. Шестимесячная — это баран. Может быть, кому-нибудь и нравится баран, но я лично против барана. Химия дает более интересную линию прически, как будто она раскидана ветром.

Мне вдруг захотелось, чтобы у меня прическа была раскидана ветром.

— Валяйте свою химию, — сказала я. — А долго это?

— Часа четыре, не меньше. Если халтурно, то можно сделать и за два часа, но я не привык работать халтурно.

— Что же это — до одиннадцати?

— Если не до полдвенадцатого.

...Эх, Коля и Костя там без обеда... Догадаются ли дурни что-нибудь купить себе? Ничего, пусть привыкают.

— Ладно, делайте.

— А вы не беспокойтесь, — вдруг сказал парень, — я по своей квалификации не ниже мастера, если не выше. Мне сейчас выгоднее быть стажером, чем мастером. План не требуют, и ответственности меньше. Я могу свободно экспериментировать, если кто предоставит свою голову.

— А я и не беспокоюсь, — ответила я. — Было бы о чем. Подумаешь, красоту какую погубите.

Он опять рассмеялся по-своему, быстро показав зубы.

— Это вы интересно сказали. Подумаешь, красоту какую. Это верно.

Ну что ж, сама напросилась.

— А как вас зовут? — спросила я.

— Виталик.

— Терпеть не могу таких имен: Валерик, Виталик, Владик, Алик... Только и слышишь: ик, ик, ик... Это заикание, по-моему, ужасно не свойственно русскому языку.

— Как вы сказали? Не свойственно русскому языку? В каком смысле?

— Раньше таких окончаний не было, они теперь развелись. Что-то в них сентиментальное, сюсюкающее. Представьте себе, например, героев «Войны и мира»: Николай Ростов, Андрей Болконский, Пьер Безухов. Вообразите, если бы их звали: Колик, Андрик, Пьерик...

Он опять засмеялся.

— Интересно. Значит, нельзя говорить Виталик?

— Не то что нельзя, а лучше не надо.

— А как же меня звать?

— Просто Виталий. Хорошее, звучное имя. «Виталий» — значит «жизненный».

— Позвольте, я запишу.