Дамский выстрел

До магазина дойти нам не довелось. На полпути я увидела худую фигуру в спортивной курточке. Небритый мужчина с пакетом в руке топал нам навстречу, сосредоточенно глядя под ноги. Это был Игорь Истомин. Он сохранил военную выправку, да и шаг был твердый, но выражение лица выдавало в нем отсутствие всякого интереса к себе и окружающим. Я часто встречала таких людей. Их мир постепенно сужается до размеров бутылочного горлышка.

На пару с Коршуновым мы перегородили Истомину дорогу. Только упершись в живую преграду, тот поднял голову. Его взгляд равнодушно скользнул по моей фигуре и нацелился на Коршунова. В глазах полыхнул гнев. Истомин узнал офицера ФСБ, сломавшего его жизнь.

— Опять кровососы пожаловали. Что теперь? К детектору лжи подключите или сразу на электрический стул?

— Вы что-то путаете, Истомин. Электрический стул — это в Штатах, у нас смертная казнь отменена, — ввязался в ненужную полемику Коршунов.

— Ну да, гуманное общество. Растопчут — и на помойку. Уж лучше бы на электрический стул.

Я смотрела на опустившегося человека и не испытывала жалости. Судьба не только нас гладит по головке, но и бьет под дых. Оправишься ты или нет, зависит от силы собственного характера. Искать причины своих несчастий на стороне — удел слабых. Если ты сник и сдался, то виноват сам.

— Зачем пожаловали? — скривился в пренебрежительной гримасе Истомин, заметив, что я его разглядываю.

Сколь я ни силилась, жестокого маньяка под оболочкой пропойцы мне трудно было представить.

— Хочу поговорить с вами об Инге… Инге Лехнович, — уточнила я. Глаза моего противника изменились. В них появились страх и любопытство. Я поняла, что на правильном пути. Не каждую партнершу по танцам далекой молодости мы помним. Я спросила: — Вы ее любили?

— Какая разница! — нервно отреагировал Истомин. — Инга исчезла.

— Ее убили.

Его глаза заметались, словно испуганные птицы в поисках спасительного места для приземления.

— Кто? — неожиданно спросил он.

Вот это номер. Истомин перепуган, но стойко играет роль недотепы.

— Ведь это вы ее провожали в последний вечер?

— Я не знаю, какой вечер вы имеете в виду.

— Последний перед вашим отъездом из санатория. В ту ночь Ингу изнасиловали и задушили. А перед этим убийца вырвал штырьки с янтарем из ее ушей. Потом он замуровал ее на стройке.

— Какой стройке?

— Сами знаете. В тот день вы где-то испачкали костюм. И на завтрак явились в парадной форме, что выглядело несколько странно.

— Про какую стройку вы говорите?

— Большое здание под названием Дом советов, или «Закопанный робот». Вы шли мимо него, затащили туда Ингу, поглумились над ней и задушили.

— Я не делал этого.

— Делали. И не раз. Вы издевались над своей женой, а когда она ушла от вас, стали охотиться на одиноких девушек. Вас привлекали яркие украшения на их теле. Как это.

Я медленно сняла пиджачок без подкладки и осталась в обтягивающем топе на тонких бретельках, открывавшем полоску живота. В пупке болталась моя сегодняшняя обновка — золотая висюлька с жемчужиной. Коршунов обалдел, когда понял, ради чего я вернулась в салон красоты «Стиль». Решение пришло спонтанно. Я заметила рекламу в витрине и решила на себе проверить реакцию подозреваемого. Мне любезно сделали пирсинг пупка, предупреждая, что будет больно. Наивные. Настоящая боль живет внутри нас. С той, которая снаружи, легко справиться.

Истомин увидел пирсинг. Я следила за его реакцией. Он с минуту молча взирал на мой пупок, а потом осклабился.

— Глупо. Особенно в вашем возрасте. Глупо и больно.

— Зато сексуально, — провоцировала я.

— Только дуры мечтают о сексе, а когда получают его, то уже не хотят. Они отбиваются, но уже поздно. И их…

— Договаривайте. Что происходит с глупыми девчонками?

— Их убивают. На свете полно уродов, которым только дай повод.

— Кроме вас есть другие уроды?

— При чем тут я?!

— Вы изнасиловали и убили Ингу. И вырвали у нее украшения из уха.

— Вырвал? Не делал я этого.

— Чего не делали? Не убивали или не вырывали?.. А может, у вас плохая память, и вы забыли о десятках жертв в Североморске, Мурманске и здесь, на Балтийском побережье? Вы убивали невинных девушек.

— Это не я, — зашипел Истомин.

Я продолжала наседать.

— Вы так боялись собственного безумия, что опасались за жизнь дочери. Вы могли кинуться даже на нее!

— Мне не нравится пирсинг. Из-за него могут напасть.

— Кто? Кто, кроме вас? Или у вас раздвоение личности? Сейчас вы тихий, а после походов, когда долго не видите женщин, превращаетесь в маньяка. У нас есть доказательства вашей причастности к убийствам.

— Это не я, — мотал головой Истомин, — не я.

Его пальцы дрогнули, пакет грохнулся на землю. Он закрыл лицо руками и зарыдал, то и дело повторяя «не я, не я». Я смотрела на его тонкие запястья, и червь сомнения глубже вгрызался в мою стройную версию.

— Что будем с ним делать? — спросил Коршунов.

Я не знала. Я увидела не то, что ожидала. Истомин был напуган, он боялся чего-то, но это был страх слабого человека. Мог ли такой человек на протяжении долгих лет хладнокровно изнасиловать и задушить больше двадцати женщин? Или он так сильно изменился за последний год?