Дамы и господа

Если кто-нибудь из них узнает о подобных проделках собственного мужа, то, безусловно, огорчится, но едва ли на­долго. Скорее всего, все останется на своих местах. Наверное, для такой жизни действительно нужны особые способности. Ирина же их была напрочь лишена.

Она принадлежала к тому типу женщин, на верность которых можно положиться. Но и у них есть свои требования — такая же верность со стороны избранника. Многие считают, что в жизни всякое бывает, а бескомпромиссных на сей счет людей называют, мягко говоря, странными. Возможно, так оно и есть. Да, но и сама любовь, по утверждению знаменитого русского фило­софа Н.А.Бердяева, «за вычетом отдельных мгновений — самая печальная сторона человеческой жизни… Любви присущ глубокий внутренний трагизм, и не случайно лю­бовь связана со смертью… Любовь, в сущности, не знает исполнившихся надежд».

…Что до Долгорукова, то вполне понятно, что тридцати­пятилетний холостой, импозантный красавец имел связи на стороне. Вся беда в том, что женитьба на Ирине не стала для него тем водоразделом, который четко отделил бы прошлую жизнь, от новой, семейной.

Почему это произошло? Предположений здесь множе­ство, вплоть до женской цепкости его любовницы, которая ни при каких условиях не желала выпустить из рук принадле­жащую ей добычу. Смог ли Долгоруков выпутаться из этих сетей или двух лет семейной жизни оказалось достаточно, чтобы он опять вернулся в них, мы уже никогда не узнаем.

* * *

Дети Ирины… «Ужасно за них, больно и жалко. Бог знает, что с ними будет», — сокрушалась сестра Николая II Ксения Александровна.

На просьбу потрясенного гибелью Ирины великого князя Николая Михайловича сообщить ему о них, она отвечала, что «Роман живет у отца в Кисловодске (место службы первого мужа Ирины. — Л.Т.), а остальные живут в Ессентуках у бабушки и нередко наезжают к отцу». Про дочь Ирины она писала: «Мари мне дала на память один из крестиков, который ты прислал матери в прошлом году… Она замечательная, милая девочка, Ирина всегда говорила про нее, что она совсем особенная!..»

Положение детей было терпимо, пока не началась революция. Она обернулась братоубийственной войной и репрессиями против «бывших». Посаженных в подвалы, которые заменили тюрьмы, косили голод и болезни. Если учесть, что полковник Илла­рион Воронцов-Дашков сразу же после революции влился в ряды белой армии, становится очевидным, что ожидало его детей, окажись они в руках комиссаров.

Счастье, что в просвещенных и гуманных дворянских семьях, к которым принадлежали и Воронцовы-Дашковы, нянюшки, с пеленок растившие барчуков, относились к своим питомцам с самоотверженностью и материнской любовью. В грозный час няня, служившая у Ирины, не побоялась смертельного риска и выдала детей покойной за своих. Можно было, наверное, написать приключенческую повесть о том, как простая крестьянка сберегла всех пятерых и в конце концов оказалась с ними в Париже.

Жизнь с памятью утрат, без родины, с постоянной на­добностью заработать денег на существование. Так вместе со своими сверстниками из России взрослели дети Ирины.

Много лет спустя, купив свой первый автомобиль, ее младший сын Илларион, как рассказывали, сажал в него глухую, с седой трясущейся головой няньку и с шиком катал ее по Парижу.

«Совсем особенная» Маша с возрастом не потеряла этого качества и осталась таковой до конца своей долгой, в девяносто четыре года, жизни.

В книге, посвященной Мисхору и его обитателям, А.А.Галиченко и Г.Г.Филатова писали о дочери Ирины Васильевны следующее:

«Унаследованные от матери красота и душевные ка­чества притягивали к себе окружающих и в то же время содержали какую-то волнующую загадку, заставляя людей держаться на расстоянии».

И ты пришла, необычайна,
Меня приметила впотьмах,
И встала бархатная тайна
В твоих языческих глазах.

Такими словами описал Владимир Набоков юную кра­савицу Марию Воронцову-Дашкову в посвященном ей стихотворении.

В Париже Мария вышла замуж за племянника Нико­лая II, сына той самой великой княгини Ксении Александ­ровны, которая когда-то называла ее «замечательной, ми­лой девочкой». До конца своих дней Мария Илларионовна предпочитала оставаться подданной России, отказавшись принять иное гражданство, дававшее, разумеется, социаль­ные блага, вовсе не лишние при эмигрантской доле.

Всю свою жизнь Мария Илларионовна возвращалась мыслью к кладбищу на горе и могиле, в сохранении которой она имела все основания сомневаться. В конце 70-х годов ей удалось передать на родину просьбу «отметить по-христиански место захоронения матери». Ее просьба, вопреки всем идеологическим установкам, была выполнена сотруд­никами Алупкинского дворца-музея. На разрушенном и изувеченном мисхорском погосте, ко всеобщему удивлению окружающих, появилась новая небольшая мраморная плита с православным крестом и лаконичной надписью: «Ирина Васильевна Долгорукая. 1879—1917».

* * *

А теперь вернемся к тому роковому семнадцатому году.