Дамы плаща и кинжала (новеллы)

У Дарьи Христофоровны тоже была особенная стать, от роста и длины шеи до склада характера. Она была слишком избалована мужским вниманием, чтобы столь долго сносить разлуку с Клеменсом Лотером — это раз, а главное, резко сократившееся количество его нежных эпистол — это два. Электрический заряд и молния — явления сверхсильного, но, увы, мгновенного действия, а огонь, зажженный в камине, костре, печурке, в женском сердце или естестве, необходимо постоянно поддерживать… Особенно если речь идет о такой женщине, как Дарья Христофоровна: чрезмерно пылкой, живущей полетом фантазии, натуре истинно творческой, для которой любовь была источником вдохновения и самой жизни.

«А для меня любовь источник счастья», — сказал Шекспир…

Любовь вообще. Любовь как таковая! Источник счастья… Именно поэтому Дороти легко влюблялась и легко охладевала. Вот и к Меттерниху она охладела — тем паче что в сердце Дарьи Христофоровны наконец-то ожили патриотические чувства, которые заставили ее полностью измениться по отношению к Клеменсу Лотеру, пусть даже он был божественным танцором и неутомимым наездником.

Поводом, который уничтожил светлый образ австрийского канцлера в сердце его любовницы и агентши, стал так называемый «греческий вопрос».

Суть его заключалась в следующем: в 1821 году вспыхнуло греческое восстание против Османской империи. Европа была в основном на стороне греков, ибо турки обращались с христианским населением варварски. Православные греки обратились за помощью к православной России, однако Александр не сделал даже попытки заступиться за единоверцев.

Не сразу стало известно, что равнодушие Александра объяснялось прямым влиянием Меттерниха.

Канцлер Австрии всю жизнь называл себя «лекарем революций». Память о Французской революции, во время которой была обезглавлена его соотечественница, королева Мария-Антуанетта («Казнить австриячку!» — это было одно из первейших требований озверевших санкюлотов),[79] была навязчивым кошмаром Меттерниха. И в его глазах греческие повстанцы являлись теми же санкюлотами, или, выражаясь более современным языком, карбонариями,[80] которые восстали против своего законного государя, подобно карбонариям Неаполя и Пьемонта, которые бунтовали против австрийского владычества на Апеннинском полуострове. На Веронском конгрессе 1822 года Меттерниху удалось склонить на свою сторону императора Александра и удержать его от заступничества за Грецию.

А между тем портфель министра иностранных дел Англии получил приверженец либеральных реформ Джордж Каннинг.

В это время ему было пятьдесят два года, однако он относился к тем людям (их гораздо чаще встретишь среди женщин, однако и среди мужчин попадаются отдельные особи), которые с годами почему-то лишь молодеют и никогда не помнят толком, сколько им лет. Что характерно, этот прогрессирующий склероз весьма благоприятно отражается на их внешности… Кстати, сама Дороти была именно такой нестареющей женщиной!

Каннинг был из тех английских консерваторов, которым их консерватизм не мешал ценить блага свободы как в своей стране, так и за границей. Например, министр требовал признания независимости южноамериканских государств, сочувствовал революционным движениям Испании, Италии и, конечно, Греции.

Небезызвестный лорд Грей, отношения коего с «милой Дороти» перешли уже в область чистейшего платонизма, вдобавок — платонизма эпистолярного (сэр Чарльз удалился от дел в свое родовое поместье Гоуик), бешено ревновал, улавливая в письмах своей бывшей любовницы признаки горячего интереса к «этому господину», которого он называл политическим авантюристом. Разумеется! Она ведь и сама была совершеннейшей авантюристкой! «Рыбак рыбака далеко в Плёсе видит» — об этой старинной нижегородской поговорке ни Каннинг, ни Дарья Христофоровна, понятное дело, слыхом не слыхали, однако они мигом разглядели друг друга, эти два человека, для которых жизнь была игра. И любовь — игра. Не карточная, правда (карты они оба ненавидели, как сущую бессмыслицу), а что-то вроде кадрили, танцевать которую Дороти любила ничуть не меньше, чем вальс…

Ну разве трудно угадать, что лорд Каннинг тоже оказался превосходным танцором? И разве трудно предсказать развитие этих сначала сугубо паркетных, потом сугубо кабинетных, а потом еще и тайно-постельных отношений?…

Их союз основывался не только на физической гармонии, но и на безусловном духовном родстве. Каннинг, ставший уже премьер-министром, горячо стоял за независимость греков, заявлял о готовности Англии примкнуть к союзу с Россией против Турции. Однако все старания его и все попытки Дарьи Христофоровны переупрямить императора Александра были напрасны: слишком весом был для него авторитет Меттерниха. Неудивительно, что Дороти в конце концов возненавидела бывшего любовника!

Очень может статься, что следующим номером она возненавидела бы русского императора, однако не успела: настал 1825 год.