Дамы плаща и кинжала (новеллы)

Софьина родня не знала, что делать с ней, с бедняжкою. По закону надобно о самоубийствах докладывать в полицию. Хоронили грешников за кладбищенской оградой. Но домашние решили все скрыть и не допустить позора. Они заявили, будто Софья умерла от сердечной болезни. Кого-то подмазали, кого-то упросили — им поверили.

Однако во время отпевания случилось страшное: паникадило (висячая лампа в церкви) упало на гроб! Одежда покойницы — хоронили ее в белом платье, словно невесту, — вспыхнула и вмиг сгорела. Домашние решили, что это Господь им знак посылает: вот-де, грешницу, самоубийцу, по православному обряду хороните!

Где им было понять, что Бог в ту минуту заклеймил своим огненным перстом Софью Миллер — невенчанную жену цареубийцы Игнатия Гриневицкого и тезку его сообщницы… той, другой Софьи.

Ласточка улетела (Лидия Базанова)

Октябрь 1943-го, Белоруссия, Бобруйск

Над окраинной улочкой зависла «рама». Мальчишка выскочил во двор и наставил в небо рогатку. Мать шикнула на него так, что он без спора шмыгнул в дом.

Улица опустела.

Здесь привыкли жить с ощущением постоянного страха: утром, днем, вечером, ночью. Говорят, люди привыкают ко всему: можно привыкнуть и к постоянному ожиданию смерти. Нет слов, чтобы передать, что испытывали жители Бобруйска, жители Белоруссии во время фашистской оккупации! Каждая семья могла бы назвать «огненную деревню», где были сожжены родственники: каратели убивали всех, кого только могли заподозрить в связи с партизанами.

Но весь кошмар для фашистов состоял в том, что в этом городишке, который являлся крупным железнодорожным узлом, чуть ли не каждый был связан с подпольщиками или партизанами. Победители ходили здесь по лезвию бритвы, кожей чувствуя ненавидящие взгляды со всех сторон, из-за каждого угла. Так и чудилось: стоит за спиной партизан с топором… Оглянешься — вроде и нет никого, ну разве что ползет баба с мальчишкой, или хромает дедок, которому место только в огороде, ворон пугать, или протопочет славненькая фрейлейн в застиранном платьице и стоптанных туфельках…

Молодой солдат, которого поставили с автоматом на углу оцепленной улицы, проводил как раз такую взглядом. Ах, как же хороша Maadchen,[19] такую бы нарядить в крепдешиновое платье да туфельки с перепоночкой на каблучках, да сделать ей прическу валиком — не стыдно и по Unter den Linden[20] пройтись, по улице под липами… Русские девушки красивы, белорусские не хуже. Только не нравятся им солдаты великого рейха, смотрят исподлобья, злобно шипят в ответ на любезности, а если которая согласится пойти с тобой в солдатский клуб выпить пива, а потом позволит притиснуть себя к забору или даже повалить в придорожную траву, наверняка последняя из последних, какая-нибудь hure,[21] до которой и дотронуться приличному человеку противно…

Молодой солдат проводил взглядом стройненькую Maadchen. Она-то в солдатский кабак не пойдет, и мечтать нечего.

Девушка свернула в проулок, и солдат от нечего делать уставился в небо. «Рама», разведывательный самолет, покачивалась над городом. Описывала круги над улицами. Когда везли сюда, унтер-офицер обмолвился, что в этом убогом районе убогого городишки запеленговали работающую рацию. Вон машина с пеленгатором, вон гестаповцы мечутся из дома в дом, ищут партизан.

Ну что ж, пусть ищут. Их служба такая. А его служба — стоять в оцеплении и на девушек смотреть. Как жаль, что скрылась с глаз та миленькая Мaadchen с хорошенькими ножками. Эх, какой он дурень, что не заговорил с ней. Вдруг бы согласилась провести вечерок вместе?

Да нет, не согласилась бы, конечно. И как бы он заговорил с ней, стоя на посту? До чего же надоела эта война, даже с девушкой не познакомишься!

Солдат оцепления уставился на нее что-то слишком уж внимательно. Лида на всякий случай задрала нос повыше, приняла самый неприступный вид. Сердце колотилось… Ох, мамочка! Неужели все пропало, неужели столько сил затрачено впустую?!

Перешла улицу, свернула, пробежала огородами, потом шмыгнула в проулок — а вот и дом Ивана Яковлевича Шевчука, землемера Бобруйской комендатуры… и руководителя советской разведгруппы, куда входит и она, радистка Лида Базанова. Влетела во двор, пробежала по узенькой тропочке к крыльцу.

Жена Шевчука мыла крыльцо. Лида едва не растянулась на мокрой ступеньке, спросила:

— Где Иван? Дома? — и, не дождавшись ответа, влетела на веранду, где умывался только что вернувшийся с работы хозяин.

Он недовольно оглянулся через плечо, но, увидев, какое лицо у Лиды, так и замер, полусогнувшись:

— Что?

— Ну, Иван Яковлевич, мы поймались!

— Опять? — Он скрутил полотенце так, что оно треснуло. — Неужто опять?

Такое уже было ровно полмесяца назад. Тогда Лида квартировала у бывшей учительницы Марии Левантович. Она работала в эфире, передавая обычное из множества ежедневных сообщений о движении воинских эшелонов через железнодорожный узел Бобруйска:

«…Из Осиповичей на Могилев отправился эшелон немецких танков, 38 платформ, 29 «тигров» и три самоходки.

…Вчера в направлении Слуцка прошли три эшелона пехоты.