Войдя, она нашла натийский графин из тончайшего зеленого стекла, наполненный янтарным вином, и два кубка. Присоединилась к барду. Он встал со скамьи и сделал шаг навстречу — но тут увидел выражение ее лица.
Бард был достаточно умер, чтобы не выказать облегчения. Он следил, как она наполняет кубки.
— Что случилось? — спросил он потом.
Она не стала рассказывать о том, что было у кургана. Никогда не станет рассказывать. Ни этому человеку, никому иному.
— Каладан Бруд, — ответила она. — Вот что случилось. И еще кое-что.
— Что же?
Она поглядела ему в глаза и осушила кубок.
— Мой отец. Он вернулся.
— О хрупкий город…
Это было на пустой равнине под пустым небом. Слабый, мерцающий огонь глубоко ушел в круг закопченных камней, оставив красные угли. Ночь, очаг и рассказ, ныне расплетенный, оконченный.
«…ты когда-либо видел, как Крюпп пляшет?
— Нет, Думаю, нет. Ни ногами, ни словами.
— Тогда, друзья мои, готовьтесь просидеть всю ночь. И узнайте…»
Они так и сделали, бард и Старший Бог, и ох как плясал Крюпп. Слепой к угрюмым гримасам, слепой к недовольству, к прищуренным глазам, слепой даже к презрению — хотя двое свидетелей вовсе не вели себя так. Но за хрупким кругом теплого света, в сем мире, столь обширном и беспокойном, полном тревог, суровых суждений и злопыхательств, нет недостатка в наблюдателях.
Неважно.
Всякий должен плясать, и Крюпп плясал, о, как плясал.
Ночь подошла к концу, сон рассеивался в серых лучах зари. Крюпп остановился, устав выше всякого вероятия. Пот капал с кончика бородки, недавно отращенного украшения.
Бард сидит, склонив голову; скоро он скажет «спасибо». Но сейчас ему нужно оставаться безмолвным, ибо все, что еще он может сказать, должно остаться между ними двоими. Рыбак сидит, склонив голову. А Старший Бог плачет.
История расплетена. До конца.
Пляшите ногами, пляшите словами. Свидетельствуйте!
Приложение