Дань псам (ЛП)

Нимандер следил за Десрой, скользнувшей к Сколу. Они стояли и выглядывали из окна, как муж и жена, как союзники в борьбе против всего мира. Ее левая рука почти касалась его локтя — почти, потому что крутящиеся кольца создавали металлический барьер.

— Сегодня ночью, — громко произнес Скол, — никто не пьет.

Нимандер вспомнил о запачканных черным ртах, о безумных глазах — и содрогнулся.

* * *

Туман плыл по похожему на парк лесу к северу от Великого Кургана, сливаясь с дымом костров паломников, которые подобно бивуаку армии окружили огромный овальный могильник. Заря уже окрасила небо, пытаясь разогнать неестественную тьму юга — но эту битву солнце проиграет.

Дорога от городских ворот вилась между малых курганов, в которые после завоевания положили сотни трупов. Серые Мечи, малазане, ривийцы, Тисте Анди и К’чайн Че’малле. Дальше на запад виднелся длинный курган, ставший последним домом павшим жителям и солдатам города.

Сирдомин брел по сумрачной дороге. Тропа меж призраков — их слишком много для воображения, и ему кажется, что еще слышны предсмертные вопли, крики боли, отчаянные призывы к матерям и любимым. Когда он минует это место, кто услышит призывы? Никто. Понимание тяжко уязвляло его. Духи будут взывать к себе самим, вопли не услышанными падут в прибитую росой траву.

Он вышел к свету утра, словно пробив какую-то завесу, и сразу был согрет. Поднялся на пригорок, к беспорядочному лагерю. Он специально одел старый доспех — это некий вид наказания, самобичевания. Ему нужно было выказать вину прилюдно, откровенно, оставив себя без защиты и помощи. Он ежедневно совершал такое паломничество, хотя отлично понимал: от некоторых грехов не очиститься никогда, искупление — всего лишь иллюзия.

Со всех сторон взоры впивались в него, поднимавшегося к огромной куче сокровищ. Такое богатство может принадлежать лишь мертвецу, не способному бросить на него алчный взор, не страдающему под ужасным проклятием, днем и ночью ощущая могучее давление. За ним следили взоры суровые, полные ненависти, презрения, иногда и желания убить. Неважно. Он понимал все эти чувства, их чистоту.

Кольчуга звенела о бедра, железные чешуйки лязгали. Он подходил все ближе. Драгоценные дары уже скрылись под новыми, более скромными приношениями — именно они исполнены для Сирдомина священного значения. Они по сути гораздо дороже золота. Жертву можно оценить по величине искупленного страдания; только такую ценность можно принимать в расчет.

В утреннем свете он уже мог разглядеть мерцание медяков, блеск гладко отполированных разноцветных камней. Видел кусочки керамики, следы золотых веков древних культур. Растрепанные перья, связки фетишей на кожаных веревках, тыквы — погремушки, которыми просили благословения для новорожденных или больных детей. Тут и там черепа недавно умерших — он знал, что это новый культ, восхваляющий Т’лан Имассов, склонивших колени перед Искупителем и ставших его бессмертными слугами. Сирдомин знал также, что истина глубже и поразительнее, что Т’лан Имассы могли обещать служение лишь женщине, известной как Серебряная Лиса. Нет, они склонялись из благодарности.

Эта мысль все еще заставляла его дрожать, порождая в душе изумленный вздох свидетеля чудес.

Но черепа все же казались ему почти богохульством.

Он ступил на тропинку, превратившуюся почти в колею, и подошел еще ближе. Прочие пилигримы клали свои дары и отходили, огибая его и робко оглядываясь. За спиной Сирдомин слышал шаги еще большего количества людей, ропот согласных молитв, тихое пение, словно на гребне волны несшее его к кургану.

Дойдя до его неровного края, он встал чуть в стороне от суеты главного подхода и опустился на колени перед капищем, опустив голову и закрыв глаза.

Он слышал, как кто-то ходит мимо, слышал тихое дыхание — и ничего больше.

Сирдомин молился безмолвно. Одна и та же молитва, каждый раз, каждый день.

«Искупитель, я не прошу благословения. Мне никогда не получить искупления, ни от тебя, ни от себя самого, ни от кого иного. Искупитель, я не приношу даров к твоему кургану. Я приношу лишь себя. Поклонники и паломники не желают слышать о твоем одиночестве. Они куют доспехи против человеческого, чтобы сделать тебя богом. Но когда-то ты был смертной душой. Потому я приношу лишь один дар — свое общество. Жалкая компания, понимаю. Но это все, что у меня есть, все, что могу отдать.

Искупитель, благослови пилигримов вокруг меня.

Благослови их миром в нуждах повседневных».

Открыв глаза, он медленно встал на ноги.

Сзади раздался женский голос: — Пленник Ночи.

Вздрогнув, он не решился поднять глаз. — Я не наделен таким титулом.

В голосе послышалась какая-то насмешка: — Тогда Сирдомин. Мы часто говорим о тебе по ночам, вокруг костров.

— Я не бегу вашей злобы. Если однажды меня убьют — быть по сему.

Всякое веселье попало из женского голоса, ставшего хриплым: — Мы говорим о тебе не со злобой. Благослови Искупитель!