Дань саламандре

Затем я плакала в этой кровати уже одна. Точнее – в обнимку с подушкой. Не «в подушку» – это как-то узко-утилитарно (словно «помочиться в унитаз») – нет, я плакала именно вместе с подушкой. Подушка была мне всегда рада, подушка меня понимала, она любила и ласкала меня. Она дарила мне покой. Ну да, да: кожа спины благодарна коже спинки кресла за чувство прохлады.^[2]

Оглядывая из «будущего», которое наступило давным-давно, свои владения в прошлом, – владения, под корень экспроприированные ничтожной секундной стрелкой, я вспоминаю одну простецкую женщину (ведьмы на вид просты), которая, смеясь, как-то сказала мне, почти в самом начале моей женской тропинки: лучшая подружка – подушка. Я тогда сразу же с этим согласилась, но смысл поняла узко, вполовину: вот будет у меня парень, а потом парень меня бросит, он уйдет к другой девушке, а я буду мучиться (по поводу парня), как в аду, и буду плакать – а кому я всё это расскажу? – конечно, подушке. Вот так посетило меня блиц-прозрение (синдром умной Эльзы).

Но прозрение это, как сказано выше, оказалось значительно редуцированным.

Секундная стрелка, с бесстрастием исполнителя китайской пытки, тупо, годами, долбила мое темя и, в конце концов, пробила в нем необходимую дыру, через которую ко мне, убогой троечнице, вошло наконец знание: в моих слезах не повинны какие-то там парни и девушки, не повинны парубки и дивчины, пажи и фрейлины, ковбои и пейзанки; не повинен рано умерший отец или бросившая меня мать – ни при чем тут человек как таковой.

Беззвучно рыдающая немота. Наречие немоты понятно только подушке. И потому только она оттягивает тупую усталость, поит мозг сказочным молоком, смотрит вместе со мной мои сны – и всё понимает. Одиночество учит сути вещей, ибо суть вещей – тоже... это самое.

Что касается связи кровать – дверца (в стене), то она есть, и немалая. Вопрос: какова общая площадь нашей планеты? Вряд ли кто-нибудь ответит так, с кондачка. А я знаю, и не случайно: общая площадь нашей планеты – 510 064 700 квадратных километров, то есть 510 064 700 000 000 квадратных метров. А какова площадь моей кровати? Помножим 2 метра на 1,4 метра – получим 2,8 квадратных метра. Чувствуете разницу?

Так почему же средоточие боли, отчаяния, страха, имевших место на нашем небесном теле, приходилось именно на эту кровать? Особенно по ночам? Почему именно на эти 2,8 метра квадратных пришелся эпицентр всех землетрясений мира? Почему данный эпицентр неукоснительно притягивал весь (сходившийся на нем клином) белый свет?

Человек лежит лицом к стене. Его рука гладит ковер. Гладит – просто так, машинально. Надо же что-нибудь гладить: на то и рука. Нашарив мягкое, шерстяное, рука, чуть дрожа, гладит ковер в страшных персидских розах.

За ковром – стена.

В стене – дверь.

За дверью – иное пространство, Back Mirror.

И вот я уже слышу скрежет в замочной скважине. Да: именно этот звук. Кто-то, своим ключом, отпирает – со стороны иного пространства – мою дверь ко мне.

Глава 2.

Подготовка

(Запись в дневнике)

«Когда наша жизнь более-менее наладилась (речь идет уже об осени), когда девочка втянулась в институтское расписание (моя победа) и занялась (правда, на поводу у Герберта) разводом, когда она с удовольствием стала хаживать на сеансы позирования, а потом много, с аппетитом ела, – в один из ноябрьских дней я вдруг отчетливо поняла, какой именно подарок сделаю ей (и себе) в ее день рождения.

После того как мне удалось заложить в ломбарде на Владимирской свое золотое кольцо – тоненькое колечко с едва обозначенным бриллиантиком – “единственную фамильную драгоценность” – я, с русской ритуальной бутылкой наперевес, отправилась к дворничихе.

Стоял конец ноября – отвратительное, бесприютное, самое безнадежное петербургское время. Конец ноября: тяжелейший петербургский недуг в череде его хронических, старчески-неопрятных болезней. Голый, бесснежный конец ноября: экзематозный асфальт, диатезные стены зданий, псориазные монументы, мерзейший наждачный ветер, чередование грязи – то сухой, как иссохшая падаль, то чавкающей, предвещающей окончательный распад – грязи, разъедающей обувь, которую добываешь, конечно же, слезами, потом, униженьем, бесценными часами своей краткой земной жизни. Голый, бесснежный конец ноября: мучительное чередование дней темных и дней очень темных, чтобы человек осознал наконец, что и в сгущении тьмы нет обозримого для него предела.