Данайцы

Человек в медицинском халате не обращает на нас ни малейшего внимания. Я заглядываю в гроб и вижу Лёлика, – его глаза широко раскрыты, его синий рот плотно сжат, на его подбородке засохшая желтая пена, его маленький голый живот вспорот от грудины до паха, в его расплывшихся кишках возится человек в медицинском халате. Я отступаю от гроба. Ксанф следует за мной и, давясь смехом, что-то шепчет. Позади нас стоит пожилой мужчина в штатском. Опершись на стену и запрокинув голову, он смотрит на меня. Его запястья схвачены наручниками. Он тяжело дышит, при каждом вдохе что-то клокочет у него в горле. Я узнаю в нем следователя, который месяц назад был в Центре и задавал мне вопросы о Бет. Тогда, месяц назад, я был вызван в кабинет к Лёлику, где следователь и допрашивал меня. Тогда, месяц назад, я впервые увидел фотографии мертвой Бет. Я хочу сказать ему, как он ошибался и как я ненавижу его, но Ксанф опять куда-то меня тащит. Мы минуем вереницу темных комнат. В одной из комнат за столом сидит Болик и, жуя, говорит в телефонную трубку, что все нормально и через час-другой можно вылетать. Я подхожу к нему и сообщаю шепотом, что в зале мертвый Лёлик лежит в гробу, на что Болик, прикрывая трубку рукой, подает Ксанфу знак, чтобы тот увел меня…

Так мы снова оказываемся под дождем. Это то самое место, откуда мы спускались под землю. Наш джип стоит там, где мы оставили его, но караульной машины и след простыл. Ксанфу это не нравится. Чертыхаясь, он пытается что-то рассмотреть на асфальте и зовет меня садиться в джип.

Мы едем обратно к самолету. Я рассуждаю вслух: «Но как они успели? Когда мы выходили из самолета, Лёлик еще был внутри… И этот следователь – раз он приехал за мной, то почему – Лёлик?.. то есть, я хочу сказать, почему она выбрала его? То есть я не хочу сказать, будто бы она сделала это… Но, господи ж! – гроб, гроб! Ведь они везли его сюда заранее! Значит, они знали?..» Ксанф слушает, не говоря ни слова. Мне кажется, что он что-то скрывает от меня, и я продолжаю говорить – но уже о Юлии, надеясь вызвать его интерес: «Я знаю, она не обманывает меня, но, видишь ли, она стыдится именно того, что ей нечего от меня скрывать. Да!.. Когда мы еще только познакомились, она разыгрывала передо мной романчики на стороне, и романчики эти – я однажды специально проверял! – на самом деле были одной сплошной инсценировкой. Одной сплошной инсценировкой, и все!.. А этот… – Я киваю через плечо, имея в виду полковника. – Он просто принял все за чистую монету. Я даже уверен, что он делал ей предложение и предлагал избавиться от меня – не убить, конечно, а выйти из состава экипажа или что-нибудь в этом роде… Да если бы он знал ее хоть чуть-чуть! Ведь этот полет для нее – все. А теперь представь себя на его месте. Ты, конечно, думая, что это ничего не стоит, клянешься в привязанности, но за этот краешек, как клеща, она вытягивает тебя целиком, и ты в конце концов выкладываешь перед ней всё. И что происходит? А ничего. Происходит то, что ты превращаешься в добровольного раба. В отмычку…» Я замечаю, что заехал в кювет, что на панели приборов горит контрольная лампочка давления масла, двигатель заглушен. Ксанф ухмыляется. Он чувствует мой взгляд, ухмылка его твердеет, лицо вытягивается, и, прежде чем я успеваю дотянуться до ключа зажигания, протягивает мне школьную фотографию Бет. Обескураженный, я хочу спросить, когда он успел выкрасть ее у меня (воспоминание о следователе слишком запаздывает), но и тут он опережает меня:

– Это ты – её?

– Что – её? – не понимаю я.

– Она тоже заставала тебя выложиться. За это ты её убил?

Я ловлю себя на страшном движении: я поворачиваюсь к нему, готовлюсь ударить его, то есть вот-вот погибну, ведь в руках у Ксанфа заряженный автомат, штык-нож острием чуть ли не упирается мне в грудь. Однако мой гнев мгновенно расплавляется обидой. Я несу какую-то несусветчину: что с детства привык ходить в козлах отпущения, что Юлия первый человек в моей жизни, который не обвиняет меня ни в чем, но при этом все-таки не любит меня, что и Бет не любила, но, допуская до себя, умудрялась ставить мне в вину даже размер моей обуви…

– Сволочь ты, – равнодушно говорит Ксанф, барабаня пальцами по автомату. – Сволочь и размазня. Поехали.

Я шарю под рулем в поисках ключа зажигания, беру руль и, словно испытывая на прочность, тяну его на себя. Что-то протяжно скрипит. Тут я спохватываюсь: да кто предъявляет мне обвинение? Вооруженный подонок, насиловавший вместе с другими вооруженными подонками беззащитных пленниц?

– Поехали, – повторяет Ксанф.

Я задыхаюсь от возмущения:

– Кажется, теперь все ясно… Юлия… она с тобой еще и не говорила…

– Чего? – оборачивается Ксанф.

– А того же… что и с полковником… и с Ромео, со всеми!.. Вот вы где у нее! – Я хлопаю себя по карману. – Можешь убить меня, но ты ничем не лучше их всех! Да интересно, с чего вы взяли, что если убьете меня, то получите ее? Черта с два! Вы никогда не получите ее! Вы это прекрасно знаете и вам не остается ничего другого как мстить – мне! Ну давай, стреляй!