Данайцы

Открытие выставочного зала состоялось, и даже с некоторым фурором, с прессой и вежливой толчеей. В церкви собралось человек с полсотни. На бегло беленной восточной стене лоснилось громадное стилизованное распятие из папье-маше. В капители колонн были вставлены белые искусственные цветы. Не знаю, задумывалось это специально или нет, но весьма необычное, свежее впечатление вышло благодаря тому, что картины располагались среди не убранных строительных лесов и подле каждой горела свеча, так что артистические личности, налакавшись шампанского, бывало, сшибались головами на заковыристых траверсах между холстами. Понимая, что сковываю своим присутствием Юлию и что личности стараются обходить меня, словно яму в полу, я было направился домой, но увидел в толпе Профессора, и с этой минуты уж не помнил ни Юлии, ни артистических личностей, ни того, где я нахожусь.

Профессора, который пил из фужера чистую водку и не отводил от Юлии умиленных пьяненьких глаз, я вытащил из церкви под дождь и забросал вопросами. Поначалу он был способен только открывать и закрывать рот, не сразу признал меня, а потом засмеялся и даже пощупал мое плечо. Нет-нет, к Проекту он теперь не имел ни малейшего касательства, ибо отправлен в отставку практически с того самого дня, когда стартовал «Гефест». Знал ли он о «спланированных убийственных каверзах», что повалились нам на голову после старта? И да, и нет. Он курировал («в общих чертах, ибо ни черта в этом не смыслил») программное обеспечение нашей машины, но конкретно «во всем своем поприще» мог пояснить лишь одно: контуры подрывного механизма блокировались (уже тогда все подсиживали друг друга) специальной игровой программкой, которую его ребятки-программисты называли не то «Бред», не то «Пет», не то что-то в этом духе. Самого себя он называл Профессором Общих Черт и на полном серьезе ставил себе в заслугу то, что не отравлен, не расстрелян и не раздавлен подобно прочим «патриархам Проекта». Окончательно же рекомендовался так: «Премудрый пескарь, но в обратной пропорции: не тот, что ждет под камнем, пока его задавят, а который прет на вид и во всех поприщах держится общих мест». Наиболее потрясающее место в его сумасшедшем рассказе так и осталось неразъясненным. Как ни пытался я вернуть его к брошенному вскользь заявлению – что если бы мы не взлетели, то безусловно погибли бы, потому что полетным планом был предусмотрен запуск манекенов, – он лишь перхал горлом, улыбался и, глотнув водки, продолжал с той мысли, на которой я обрывал его: что с экономической точки зрения война есть урезание гражданских программ в пользу военных, только и всего, но урезание это, как и вообще любое хирургическое действие, невозможно без предварительной анестезии, без нагнетания истерии и т. д… Подхватывая верхней губой бежавшую слюну и расставляя руки, он по-борцовски подныривал под меня, будто хотел провести захват:

– …И вот представь теперь положение людей, стоявших между гражданскими и военными: ведь у них хватило пороху только на то, чтобы раздать заказы. Как они рассуждали? Главное – раскрутить кампанию, а там можно раскручивать и бюджет. Но не тут-то было. Военная истерия – знамя с изнанкой, с подкладом, должное хлопать не только на ветру, но и в полное безветрие, а для этого во все времена годится только одна материя – деньги. Однако ж, кроме прочего, они были уверены, что могут выдумывать слова, которые будут аукаться на манер Иоанновны. Ну, Проект – превентивное финансирование – и что? Вместе с каким-нибудь вирусом в своих кухнях они варят и антивирус – красота. Знать об антивирусе тем, кто в какой-нибудь Тмутаракани с этого времени начинает заживо гнить от неизвестной инфекции, пока не стоит. И никому не стоит. Человечество должно знать только то, что лет через двадцать вирус будет сокрушен антивирусом, а пока время раскошелиться на борьбу с неизвестным заболеванием… или, там, озоновая дыра, или чтоб разом вокруг Юпитера. Момент… – Отирая подбородок, Профессор прошел к шведскому столу под навесом, уже наполовину растащенному, и загремел посудой. Он вернулся с полным фужером водки, встал вплотную ко мне, так что перед моим носом вспыхнула его забрызганная лысина, и, хищно щурясь, сосредоточенно, с ненавистью прожевывал что-то рыбное.