Данэя (СИ)

– Надо к молодым обратиться: там больше интереса к вашим взглядам – я уже успела убедиться. – Её попросили в компании аспирантов – актеров и режиссеров – рассказать о Дане, Эе, их детях. Слушали с жадность – это подталкивало рассказывать как можно подробней. Всё, что увидела, и то, что слышала. Внезапно поймала себя на том, что говорит как их сторонница; сама удивилась, насколько хорошо помнит всё, что слышала о взглядах Лала. “Ну и что?” – тут же спокойно подумала она. Спорили довольно горячо, и можно было говорить о начале появления сочувствия; невольно она сама способствовала этому. – Молодые менее косны: новое всегда привлекает их.

– Но все отказывались до сих пор: нужно играть неполноценных – это казалось им чересчур.

– Вот посмотрите!

– Тогда давай: не откладывай!

И Рита сразу взялась за радиобраслет. Вызывала одного за другим, в нескольких словах объясняла свое предложение и назначала им встречу. И почти никто не отказывался. К удивлению Поля и Лейли, в числе тех, кто почти сразу давал согласие, были и их собственные аспиранты.

Помощь Риты оказалась неоценимой, и из-за этого даже не могло возникнуть мысли, в насколько сложном положении она оказалась.

Казалось, за время их отсутствия на студии она избавилась, как от наваждения, от действия их слов. Воспоминание об увиденном заглушалось наслаждением от встреч с Миланом, вновь ставшими очень частыми. Он опять стал казаться ей ближе их. И тут она сделала то, что можно было счесть нанесением тайком удара по ним.

Как аспирантка, она должна была производить тщательный разбор каждой сыгранной роли и пьесы, в которой участвовала. И занимаясь анализом роли Герд и “Бранда”, стала знакомиться со всем творчеством Ибсена.

Идея “Дикой утки” поразила её. То, к чему призывал Бранд – к мужественному открытому знанию правды – в среде обычных людей несло лишь вред и разрушение. Правда была им не под силу: герой пьесы, Грегерс Верле, который проповедовал её необходимость, казался одновременно и нелепым, и бесчеловечным. “Бранд” и “Антибранд” – неужели и то и другое написано одним человеком? А что подумали бы люди, потрясенные “Брандом”, увидев эту пьесу – того же Ибсена?

И она не удержалась от соблазна: поделилась своими мыслями с Миланом.

– Это уже интересно! Вот было бы смятение умов: для тех, кто смотрел “Бранда” – как ушат холодной воды. А? Интересно попробовать! Слушай, а нет ли у него ещё чего-нибудь – этакого же?

– Не знаю.

– Ты почему-то иногда не хочешь делать то, о чем я прошу.

– Напрасно думаешь. Я же только начала им заниматься – ты ведь знаешь, Ибсена почти не ставят.

И она уже сама не могла дальше удержаться. Наткнулась на ещё одно интересное произведение Ибсена: “Кесарь и Галилеянин”.

В нем действовало реальное историческое лицо – римский император Юлиан, пытавшийся возродить языческую религию, уступившую место христианству. Язычество кажется ему прекрасней – но время его прошло: возрождаемые им обряды лишь внешне похожи на прежние – за ними уже не стоит вера. Юлиан нелеп в своих потугах вернуть безвозвратно ушедшее. Он обречен: “Ты победил, Галилеянин!”

– Браво, браво! Ибсен будет теперь проповедовать совсем не то, что желают живая тень Лала с маэстро Полем. Представляешь, какие будут у них лица?

На мгновение её будто кольнуло. И тут же исчезло. Казалось, она сейчас была готова сделать для него что угодно. Ещё не прошла истома от предыдущего обладания друг другом, а новая волна желания поднималась в обоих; его рука крепко сжимала её грудь. И никого не было его ближе на всем свете.

... Известие о принятии к постановке “Дикой утки” породило нетерпеливое желание узнать – кто кого?

– Ибсен сокрушит их самих. Поднявший меч от меча и погибнет.

– Так сразу и погибнет?

– Если бы: ты права. Лучше бы Лейли сыграла ещё сотню Агнес, а не собиралась рожать. Но ничего: тоже что-нибудь придумаем. – Глаза его зловеще загорелись.

И она испугалась: нет, только не это! Она не позволит, не даст! Нельзя! Почему? Она не знала. Просто почувствовала это, как в вечер после премьеры “Бранда”, когда услышала о беременности Лейли.

Но пока дело касалось лишь постановок, и она ничего не предпринимала. По-прежнему ждала с затаенным интересом: чья правда перетянет?

Однако встреча с аспирантами, уведшими её в кафе после семинара, снова всё перевернула. Пока она говорила, то новое – люди, их идеи, отношения – опять ярко, отчетливо встало перед глазами. И почему-то неудержимо потянуло к ним. Но – после того, что она сделала, дав Милану оружие против них – не решалась связаться ни с Лейли, ни с Полем.

Милан, терпеливо дожидавшийся тогда её возвращения домой, был почему-то иной, чем всегда. Вместо бурной страсти – ласковая нежность. Он был тих и задумчив.

И она снова поймала себя на мысли, что очень привыкла к нему. Он – и то новое, о чем в ту минуту она ещё продолжала думать, странным образом сплелись между собой. Отношения Дана и Эи, Лейли и Лала Младшего – для нее и Милана. А может быть, ещё и ребенок, чтобы Милан глядел на него, как Дан тогда.

Ну, уж!