Дангу

Наступила следующая ночь. Я опять не спал. Не спала и обезьяна. Мы опять сторожили друг друга. Лишь на рассвете я заснул, а когда проснулся, то увидел, что обезьяна, подняв хвост, как кошка, и обнажив при этом омерзительный зад, медленно ходит по камере, то трогая лапой стену, то поднимая с пола мусор или крошку, и внимательно разглядывает находку, поднося к самому носу. Заметив, что я проснулся, она опять одним прыжком очутилась на окне, а я подошел к столу. Обезьяна уже все съела и, что самое печальное, выпила всю воду. Я стал ходить из угла в угол. Потом пришел сторож. Потом опять наступила ночь.

Так прошло несколько, не знаю сколько, дней. Клянусь святым Августином, я бы совсем перестал замечать гнусную тварь, если бы она не была так мерзко неопрятна, не воняла бы столь едким, одуряющим смрадом, не гадила бы с такой простотой и бесцеремонностью, словно находилась в своих лесах. Случалось, я совсем задыхался от ее вони, и меня даже рвало. Душный, раскаленный воздух стоял без движения, и только при входе и выходе тюремщика ощущалось слабое дуновение. Я указал раз своему Церберу на кучи и лужи мерзкой твари, загадившей весь пол так, что стало трудно ходить, но он лишь усмехнулся, сверкнул зубами и сделал жест, как будто сгребал что-то рукой. Я брезгливо отвернулся.

Обезьяна совсем привыкла ко мне и так осмелела, что мы бродили по камере вместе; она и ела, вспрыгнув на стол, в одно время со мной, причем брала из рук то, что я ей давал, и, глядя часто моргающими глазами, спокойно жевала свой банан или лепешку.

12 июля, четверг

В одну из ночей разразилась гроза. Надо знать, что такое гроза в Индии. Ничего подобного я никогда не видел. Еще вечером воздух стал сухим и горячим, и казалось, что вместе с воздухом в горло сыплется мелкий раскаленный песок. Точно так же, когда я с месье Касимом ехал на верблюдах. Стояла такая тьма, что не видно было пальцев вытянутой руки. Вдруг небо затрещало, раскалываясь и разрываясь на куски, испуская потоки голубого огня. И снова треск, и опять слепящий свет, а потом — непрерывный грохот. Молнии вспыхивали каждую секунду; было светло как днем. И вдруг зашумел дождь, словно все небо, обратившись в воду, разом рухнуло на землю.

— Sanctus, Sanctus, Sanctus, Dominus Deus Sabaoth, — невольно сорвалось с моих губ, — не допусти, Господи, нового потопа! — Я перекрестился.