Даниэль Друскат

«Там решают, — сказал Даниэль, — а тут, внизу, нужно делать. Понимаешь? И он в Хорбеке поступает совсем не так, как мы в Альтенштайне. Но ведь прав-то может быть только один; вот я и делаю вывод: один из нас поступает неверно».

«Вы! — крикнули из-за соседнего столика. — Никак из середняков не вылезете, вот завидки и берут».

Кажется, сызнова затевается ссора. Анна Прайбиш встала:

«Черт бы побрал вашу политику! Занимайтесь ею где угодно, только не у меня».

А потом сказала кое-что еще; прозвучи эти слова из других уст, их встретили бы громовым хохотом:

«Кругом неспокойно, и люди сварливы, зато мой трактир — приют мира... — и продолжала тем же тоном: — Ида, ты там за колонной уже пятую сосешь!.. Ну ладно, мои молебны служат под шнапс и пиво, но все равно — у меня в заведении проповедуется взаимопонимание, иначе на что он еще сдался, этот проклятый шнапс. Итак, я настаиваю: или миритесь, или проваливайте!»

Хильда во всех подробностях запомнила тот вечер, потому что конец его был страшен. Помнила она и множество речей, которые произносились тогда, ибо Макс, само собой, взял слово. То ли потому, что старая Анна слишком долго занимала сцену и надо было показать, кто в деревне начальник, то ли его просто-напросто вдохновил шнапс, во всяком случае, лицо у него раскраснелось, и ворот рубашки он давно расстегнул, так как было слишком жарко. А может быть, он и в самом деле хотел еще раз попробовать помириться с Даниэлем.

«Ну, Анна, перерыв, — воскликнул он, вставая, и пошатнулся. — Ступай-ка обратно за стойку, слышишь? А то кто-нибудь, чего доброго, тебя обсчитает. При твоей доброте и бескорыстии такое очень даже может случиться».

Уголки губ у старухи опустились и вновь слились с глубокими складками у подбородка. Она пристально глянула на Макса поверх очков. Никто не сумел бы сказать, что заключалось в ее улыбке — злость ли, насмешка ли, а может, она попросту рассчитывала вызвать толстого Макса на откровенность. Как знать?

«Послушайте-ка все, — начал Макс, — вот перед вами Даниэль. Всяк знает, как часто мы с ним грызлись, если хотите, даже не просто грызлись, лбами сшибались, снова и снова. Ведь ему, собаке, упрямства не занимать, как и мне».

«Твое здоровье, Макс», — сказал Даниэль.

«Будь здоров, Даниэль, — ответил Макс. — Ну а теперь, Ида, не ленись, налей-ка еще по одной!»

Фройляйн Ида проворно метнулась к буфету и потянулась было за бутылкой, но Анна не дала и поставила на поднос две рюмки, правда, полные до краев.

«Вот он, — продолжал Макс, показывая обеими руками на Даниэля. — Пусть все знают, он мой друг! Дружище, что мы только с тобой не переживали и не вытворяли!

Некоторые считают, что ее — настоящей мужской дружбы — не существует вообще, но я вам говорю: она есть! Правда, только среди настоящих мужчин.

Ладно, мы нет-нет да и ткнем чем-нибудь друг дружке в нос, что говорить... случалось, и в морду тыкали. Было да быльем поросло — Хильдхен, не слушай! — из-за женщины мужская дружба не ломается. А из-за политики... и драка ни к чему, платформа у нас общая, социалистическая, скажу я вам. Согласись, Даниэль».

«Я никогда и не считал, что ты собираешься реставрировать в Хорбеке капитализм». — Друскат откровенно забавлялся.

У Макса взлетели брови:

«Так в чем же мы расходимся? — Он прошелся между столов. — Даниэль, по правде сказать, стройней меня, зато я красивее. Я люблю людей, а у него задушевные отношения только с теорией. Потому-то мы сейчас так по-разному оцениваем ситуацию в сельском хозяйстве».

«Возражаю! — запротестовал Даниэль. — Причины в другом».

«Ну хорошо! — Макс остановился за спиной двух своих приятелей, тяжело оперся им на плечи и с наигранной грустью сказал: — Ладно, мужики, я думаю только о вас, а он, к примеру, вывозит тачкой навоз и думает обо всем мире. Он ведь, опять же, в партшколе обучался. А я, бедный, прошел всего лишь школу жизни».

Изложив сию незатейливую мысль, Макс, разумеется, пожал бурные аплодисменты.

Лукаво улыбаясь, он взглянул на Друската. Тот подождал, пока отгремят рукоплескания, потом сказал:

«Не зарывай свой талант в землю. Ты самородок: только носом поведешь — а он у тебя ой как развит! — и большей частью делаешь то, что надо. И всегда к выгоде Хорбека. Сейчас опять что-то назревает. Похоже, Макс, погода переменится. Перемены напрашиваются, ты ведь должен чуять. Макс, ну-ка, поднатужься! Жаль будет, если ты со своим носом в лужу сядешь».

Даниэль сиял, старая Анна благосклонно взирала на него поверх очков. Некоторые из посетителей даже засмеялись.

«Чаще в луже оказывался ты, малютка, — отпарировал Макс; теперь смеялись уже над Даниэлем. — Между прочим, я как раз собирался объясниться тебе в любви. Свои собаки грызутся — чужая не лезь. Но по нашим временам эта пословица не годится. Мы с ним и деремся, и миримся. Ведь наши трения суть разногласия единомышленников. А потому нужно торжественно дать зарок: в случае чего, если одному из нас действительно понадобится помощь, другой его выручит! За это опять же стоит выпить! Но только давай по обычаю».

«Что ж, если так надо», — сказал Друскат.

«Надо».