Даниэль Друскат

— Это ему, Штефану, — сказала она, — принадлежат слова о том, что, мол, таким занюханным кооперативом, как Альтенштайн, он сумеет руководить и по телефону.

Она добилась своего, крестьяне возмущенно зароптали.

Штефан, защищаясь, протестующе поднял руки.

— Говорил ты так или не говорил?

— Это было год тому назад, — попробовал оправдаться Штефан, — мало ли чего наговоришь в споре.

Так, значит, признался. Розмари кивнула и обратилась к Гомолле.

— И ты, — грустно сказала она, — ты, Густав, хочешь допустить, чтобы этот человек тут командовал?

— Сначала скажи, что тебе здесь нужно, — заметил Гомолла.

— Мне? — Розмари откинулась на спинку стула и положила руки на стол, словно хотела им завладеть. — Я твердо решила продолжать дело Даниэля. Если нужно, я готова навсегда остаться в Альтенштайне.

— Никак я ослышался, товарищ? — Гомолла приставил руку к своему уху. — Ты что же, бросила работу в Бебелове?

Ответ Розмари гласил: сначала необходимо заниматься самыми неотложными делами, так ее воспитывала партия, продолжить дело Даниэля — для нее сейчас важнее всего на свете.

Гомолла рассердился. Ведь ни за какие деньги не хотела оставаться в Альтенштайне! Он об этом знал и нередко возмущался неприкрытостью ее связи с Друскатом, которая, конечно, подрывала авторитет Даниэля.

Уж не думает ли она, спросил Гомолла — и в этом вопросе к молодой женщине, пожалуй, была доля издевки, — что руководство кооперативом поручат ей, любовнице Друската, уж не рассчитывает ли она, что кооператив перейдет к ней по праву наследования.

Услышав от старика эти оскорбительные слова, Розмари чуть не расплакалась. Ну нет, этому не бывать, она не станет реветь на глазах у всех этих мужчин. Мужественно проглотив подступивший к горлу комок, она злорадно воскликнула:

— Еще бы, ведь в руководство лезут другие!

Штефан оскорбился. Красотка в своем типично женском возбуждении смешивает понятия, не имеющие между собой ничего общего, придется поставить все на свои места.

— Видишь ли, я был противником этого проекта...

Ему не удалось договорить, Розмари запальчиво оборвала его.

— Ты им и остался, — выкрикнула она.

Наплевать, что она женщина, наплевать, что красивая, придется обратиться к другой тактике.

— Кто вздумает со мной тягаться, пусть пеняет на себя, — зло сказал он. — Все знают, что я могу позволить себе драться с поднятым забралом. Я никогда не пользовался слабостью другого. Я джентльмен, фройляйн доктор.

В ответ Розмари ехидно расхохоталась.

— Может быть, привести на этот счет кое-какие примеры?

— Прекратить! — рявкнул Гомолла и вскочил со стула. — Вот что, девушка, — продолжал он, — я всегда гордился тобой, твоей карьерой. Ты стала ученой, хотя и явно с анархическими замашками, а ругаешься, как в бытность на скотном дворе.

— Слава богу, — заносчиво отпарировала Розмари, — некоторые вещи не забываются. А против несправедливости я буду бороться всегда.

— Не понимаю, — заметил Гомолла, — образованная женщина — и такая наивная. Являешься сюда, плюхаешься на председательское кресло и вполне серьезно считаешь, что так можно разрешить все проблемы.

Подойдя к столу, он кивком дал ей знак освободить место. По какому праву он так обращается с ней, с женщиной, она не желает его слушаться. Не сводя глаз со старика, она продолжала сидеть, тогда Гомолла взял Розмари за руку и бесцеремонно потянул со стула. Потом в конце концов сам занял место за письменным столом. Устроившись там, он сердито взглянул на Розмари и на Штефана и столь же сердитым взглядом обвел кучку альтенштайнских крестьян, к которым теперь присоединился и Кеттнер.

— Посмотришь на вас — на душе кошки скребут! — сказал Гомолла. — Отныне я сам займусь альтенштайнскими делами, ясно? Лично! Итак, пожалуйста, товарищ Кеттнер, продолжай свой доклад. Как там у нас обстоят дела?

Кеттнер, все так же сидя среди крестьян, поднял голову.

— Печально, — заметил он, — как после похорон. Наверное, так бывало и раньше, когда люди сходились и спорили из-за наследства. Каждый из вас ведет себя так, словно Друската уже нет в живых.

Гомолла, Розмари, Штефан — все с удивлением воззрились на Кеттнера. Они почти не знали его, хотя им доводилось слышать его фамилию и время от времени встречать вместе с Друскатом. Но для них он оставался всего лишь одним из альтенштайнских крестьян. И вот теперь этот человек чуть ли не обвинял их, как он только решился? Гомолла насупился.

Кеттнер, упершись руками в колени, стал грузно подниматься с лавки. Для этого ему понадобилось некоторое время, что у подвижного Гомоллы вызвало гримасу неудовольствия. Уж слишком неповоротлив для своих лет, а ему ведь, пожалуй, лет тридцать с небольшим, размазня...