Даниил Галицкий

Дмитрий стоял у Лядских ворот, против которых татары ставили два тарана, и повелел сотским начать обстрел их из луков. Несколько татар упало, остальные разбежались. Но Субудай поставил тысячу лучников, и они осыпали стрелами стены в таком количестве, что трудно было голову поднять. Киевляне прикрывались щитами, прятались за забородами, стало трудно пускать стрелы. Субудай спешив выиграть время, чтобы перед таранами поставить деревянную защитную стену, которая должна укрывать татар от стрел киевлян.

Перестрелка длилась до вечера, и все же киевляне ничего не могли поделать — на их глазах росла деревянная стена.

…Короток зимний день. С наступлением сумерек татары перестали возиться у таранов. Дмитрий прошелся по стенам, и сердце его сжалось от боли. Куда ни кинешь взор, всюду пылают татарские костры. Татары жгли все, что попадало под руку, — разбирали дома, ломали заборы, рубили деревья.

Сколько раз наведывалась Роксана в клеть, где жил Ростислав, и не заставала его. Она не могла усидеть на месте, побывала в боярских домах, в церквах, возилась с малыми детьми. Больше всего страдали дети. Они плакали в холодных помещениях, просили матерей согреть их. Матери выискивали все теплое, что только можно было достать, укрывали их, грели своим дыханием.

Побывала Роксана и у Петра, Людомирова сына. Он был в сотне, защищавшей Галицкие ворота, и очень обрадовался, увидев Роксану.

Поздно вернулась она в клеть. Ростислав был уже тут.

— Спит, — прошептал ей дружинник. — Как только пришел, упал на скамью и уснул. Намаялся.

Роксана осторожно подошла к сыну, села рядом, поправила подушку. От прикосновения материнских рук Ростислав не проснулся, а только что-то пробормотал и улыбнулся, На столе горели светильники, и тени от них колебались в темных углах. Роксана сняла большой шерстяной платок и укрыла им сына. Он спал беспокойно, что-то выкрикивал, махал руками. «Стоять, не пускать!» — слышала Роксана. Так вот сидела она над сыном, когда он был маленьким. Так и задремала над ним, прислонившись к стене.

…Дмитрий уснул поздно ночью. Стража ходила возле дома, в котором спал тысяцкий. Дружинники перекликались со сторожевыми дозорами на стенах. Тихо было в татарском таборе. Отдыхали и защитники Киева.

Дмитрий проснулся от холода. Хотя он и был укрыт тулупами, все же ноги продрогли в нетопленной светлице.

Дмитрий полежал еще немного, но больше уснуть не мог. Умылся холодной водой и пошел к стенам.

Занималась заря; в татарском таборе еще спали, но кое-где уже разжигали новые костры.

Ростислав окликнул Дмитрия:

— Воевода! Татарина поймали.

Дмитрий сошел на землю и велел привести пленного. Татарин ежился от холода, дул на пальцы, узкими глазами испуганно следил за движениями Дмитрия.

— Ну, как с ним говорить? — обратился Дмитрий к Ростиславу. — Ну, что ты скажешь? — сурово спросил Дмитрий у пленного.

Тот вытаращил глаза и пробормотал:

— Товрул!

Дмитрий и Ростислав пожали плечами. Дмитрий хотел сказать, чтобы пленного увели прочь, но в клеть вошел вновь назначенный сотский.

— Пришел бродник, он видел, как тоурмена сюда повели. Спрашивает, не нужен ли толмач, он знает малость по-татарски.

— Давай его! — обрадовался Дмитрий.

Бродник смело вошел, оглянулся. Увидев пленного, он подошел к нему поближе и заговорил на татарском языке. Тот стал веселее, начал отвечать, все время кланяясь броднику.

— Молвит он, что зовут его Товрул, он сотник из Бурундаева тумена, — передал Дмитрию толмач слова татарина.

Дмитрий велел расспросить, сколько у них войска и кто у Батыя воеводы. Татарин отвечал быстро, посматривая то на Дмитрия, то на бродника:

— Урдюй, Байдар, Бирюй, Кадан, Бечак, Меньгу…

— Это он про ханов молвит, воевод Батыевых, — переводил бродник.

— Спроси, воинов сколько, — повелел Дмитрий.

Бродник передал татарину, и тот, прищурив глаза, посчитал на пальцах и ответил.

— Молвит, что не знает, а только думает, что туменов тридцать будет. А это тридцать раз по десять тысяч.

Дмитрий посмотрел на Ростислава, покачал головой — во сколько же раз это больше, чем киевлян? — и махнул рукой. Пленного увели.

Татары кончали сооружать деревянную стену, засыпая киевлян стрелами. Вдруг все затихло.

Субудай поспешил к Батыю сообщить, что тараны построены. Их поставили против Лядских, Золотых и Галицких ворот. Батый велел послать гонца к киевлянам.

— Пусть откроют ворота — всех выпустим, не тронем.

Субудай позвал темника Урдюя:

— Бери толмача, иди к стенам. Скажи — пусть выходят, Батый всем дарит жизнь.

Урдюй, мысленно проклиная Субудая, вышел. Он боялся, что его убьют.

Дмитрий был в Десятинной церкви, успокаивал женщин. Там его и разыскал дружинник:

— Иди, зовут тебя, воевода татарский пришел.

Поднявшись на стену, Дмитрий увидел Урдюя. Татарский воевода сидел на коне, а рядом с ним стоял толмач. Их было только двое.

— Спроси, что ему нужно, — кивнул Дмитрий броднику.

Тот спросил по-татарски. Урдюй, забыв о своем толмаче, поспешно выпалил то, что велел ему Субудай.

— Скажи — пускай идут отсюда прочь. Скажи — мы не забыли про Калку. Скажи — русские не сдаются… Ворота не откроем.