Даниил Галицкий

Яков, ерзая на скамье, посмотрел на Теодосия и, ободренный его подмигиванием, продолжал:

— Дань такая же, как и повсюду. То княжеское дело, он знает, ежели повелевает.

Доброслав гремел:

— А мы разве не знаем, что у нас есть? Кто это наушничает князю? Вон Григорий Васильевич знает.

Боярин Григорий в знак согласия кивал головой. Да и мог ли он сказать иное? Ведь Галицкая земля была поделена: Доброслав собирал дань на Понизье, а Григорий — по всему Подгорью. До князя Даниила далеко — кто пойдет жаловаться? А тем временем они сами тут хозяйничают.

Яков кашлянул и выпалил:

— Осерчал князь, что крамольников, князей черниговских, принимаешь ты, Доброслав, без ведома нашего князя с ними тут речи ведешь.

— Не токмо без ведома князя, но и супротив князя, — добавил Теодосий, заглядывая в корец.

Доброслав выскочил из-за стола, чуть не бросился с кулаками на гостей. Но Теодосий спокойно охладил его:

— Не бегай так, боярин, — мед из корцов расплещешь.

Доброслав тяжело остановился посредине светлицы, как разъяренный бугай. Он не видел, как вошли Лазор Домажирич и Ивор Молибожич. Теодосий, прикинувшись, что не заметал их, продолжал свое:

— А еще говорил князь Данило про коломыйскую соль. Почто не посылаете ему подать мытную? Где деньги?

Доброслав развел руками:

— Какая соль? Нет у меня соли, отдал я Коломыю Лазору да Ивору, они там хозяева ныне.

— Нам отдал, — подошел к столу Ивор.

— Видишь! — обрадовался Доброслав.

— А как же ты отдал без княжеского соизволения? — поднялся Яков со скамьи.

Доброслав насмешливо обрезал:

— Князь далече, каждый день не будешь ездить к нему за советом.

Но Яков уже осмелел и наседал на Доброслава:

— Князь Данило велел, чтоб я тебе сказал: он властелин галицкий и волынский, а ты его повеления дерзнул нарушить — землю грабишь, соль отдал.

Доброслав стиснул кулаки.

— Я же сказал тебе, дурень, что соль им отдал! — зарычал Доброслав, тыча пальцами в Лазора и Ивора.

Яков горячился, подбадриваемый Теодосием:

— А где княжеское дозволение? Коломыйская соль — княжеское добро, и мыто все, и корысть вся князю надлежит, для войска, для дружины княжеской.

Доброслав повернулся к Якову спиной и презрительно бросил:

— Что могу сказать тебе, неразумному? Слово человеческое до тебя не доходит…

По возвращении Якова из Галича Даниил позвал его к себе. Слушая его, князь гневался все больше и больше:

— В яме сгною, разорву на куски ослушников!

И тут же послал Микулу поехать с сотней за крамольниками.

Но Микула разминулся в дороге с задиристыми боярами. Они сами приехали в Холм. Лукавый Доброслав и тут хотел отыграться на другом — хотел обмануть Даниила, намереваясь свалить все на Григория.

В Холм они въехали не как подданные, а как князья. Впереди на ретивом коне ехал Доброслав, не глядя по сторонам, высоко задрав голову. А рядом с ним, у самых стремян его коня, шли пешцы его собственной дружины с копьями и со щитами. Так и к княжьему терему подъехали.

Даниил подошел к окну и, побледнев от гнева, поманил рукой Василька.

— Зри! Вот как к князю едут. Владиславово семя! Уничтожу!

Дворский Андрей стоял рядом. Даниил велел ему:

— Посадить обоих в яму!

Покоя Даниилу не было. В Галиче бояре строптивые, нужно смотреть за ними в оба. А еще за Кременцом черниговский князь Ростислав, давнишний враг Даниила, появился и подбивает бояр против Даниила. Сколько неприятностей, сколько лиха кругом! И как успеть везде?..

2

Митрополит Кирилл наклоняется ближе к светильнику — читает новую книгу. Пусто в светлице, никто не мешает. И слуга в сенях начеку: когда митрополит принимается за книги, никого нельзя пускать. Но, видно, случилось нечто необычное, — дверь скрипнула, и слуга на цыпочках подошел к митрополиту. Кирилл услыхал шаги и поднял голову.

— Отче митрополит, — обратился к нему слуга, — не гневайся, дело вельми спешное. Два монаха пришли к тебе.

— Почто пустил? Завтра времени у них не будет? Видишь, занят я. Ни днем не даете покоя, ни ночью.

Слуга поклонился.

— Накричали они на меня, чуть не побили. Издалека пришли, надо тебя видеть.

— Издалека? — Кирилл отодвинул книгу, велел привести незнакомцев.

Вошли двое в черных рясах, с длинными посохами в руках и с сумками за плечами. У того, что меньше ростом, черная борода и заросшее волосами лицо, только глаза блестят.

— Аз есмь мних Борис, тобой, отче митрополит, посланный в землю Новгородскую, — начал он.

— Постой, постой! — вскочил Кирилл. — Мних Борис? Да ты же вовсе не таким был. Подойди поближе… Не похож. Может, врешь?

Монах снял клобук, подошел к столу. Кирилл прищурил глаза, протирая их, промолвил:

— Теперь ты на Бориса более подобен. Глаза твои такие же быстрые и лукавые. Ты что же, с того дня, как пошел, и бороду не подстригал?

— Подстригал, отче митрополит. Но давно идем мы из Новгорода, а в дороге где уж бороду стричь!

— Садитесь, странники, — ласково промолвил Кирилл, — не спросил я, сыты ли вы.

— Аще есмы, отче, гладом и холодом гонимые. Девки губят красу свою блуднею, а муж честь свою татьбою. А мы не уподобились татям, не ходили в оселища, не воровали у смердов. Жили мы аки птицы небесные.