«Теперь, задним умом, когда кризис наступил, понимаешь, что с чего началось. То были отдельные эпизоды удивления, которые стали происходить в последние годы то там, то тут. Вышел, например, в Ленинграде сборник срамных частушек. Поражает в нем не лексика, слава богу, ругань нашему уху вещь привычная, да и проза последних лет хорошо потрудилась на поле брани. Поражает смакование похабщины. Эти частушки не имеют отношения к фольклору, не имеют ни озорства, ни словесной игры, ничего того, что свойственно русской частушке. Сборник этот — самоделка густой матерщины, в угоду подлому вкусу, во имя рыночного успеха. Ну вышла и вышла, мало ли пакостей сейчас печатают. Но внимание мое привлекла фамилия составителя. Известный мне, недавно активист-демократ, зычноголосый участник митингов и собраний, как он топтал тоталитарный режим, коммунистическую идеологию, как ратовал за демократические свободы и роль интеллигенции! Боролся что было сил, победил, взошел на некоторое кресло и, сидя на нем, получил возможность не столько печататься, сколько печатать, что, оказывается, его больше всего прельщало. И вот понес беспрепятственно свою культуру в массы. Если бы ради идеи, а то ведь чисто корысти ради. Подзаработать на матерщине, пока есть спрос».
— Трудно ответить. Я, конечно, верю, что смысл ее существования проявляется лишь тогда, когда она что-то исповедует, чего-то хочет, что-то может раскрыть в человеке, о чем-то сказать, поделиться болью, недоумением, непониманием. То, что сегодня творится с массовой культурой, не ново. Это всегда было, но сегодня она проглотила читателя. Мой читатель ушел. Денег у него на книги нет, наука, которой занимались мои герои, сегодня низведена на положение никому не нужного предмета. Но я все-таки верю, что литература вернется, должна вернуться. Книга обладает особым преимуществом. Это преимущество — интимность. История не бывает плохой или хорошей. То, что происходит сегодня с книгой, тоже часть истории культуры. Книга останется, я сужу по тому, как она живет за рубежом. Живет.
— В конце 80-х — начале 90-х была дань романтике, романтическому периоду истории, когда казалось, что интеллигенции что-то может сделать. Не жалею об этом периоде, многое не удалось, но это было красиво. Интеллигенция — замечательное российское сословие. Она очень много сделала хорошего, а те, кто кричит против интеллигенции, кто они такие? Ленин говорил, что интеллигенция — это говно. А кто он был?
— Интеллигенция — принадлежность тоталитарного режима. Сейчас она как функция кончилась, но интеллигенция всегда была неким музыкальным ключом, струной. Какова ее роль сегодня? Мы не знаем, куда идем, что строим. Говорят, не обязательно иметь цель в жизни, надо просто жить. Но мы привыкли что-то строить, куда-то идти. Я не знаю, на какое будущее мы рассчитываем. Знаю, что надо избавить людей от коммунальных квартир, от нищенского жалованья. Но этого мало. Когда мы говорим о культуре, мы вынуждены констатировать очень неприятное явление. Культуру могут потреблять только богатые люди. Чтобы посмотреть с семьей памятники культуры или пойти на премьеру, нужны немалые деньги. Это ненормально, неправильно.
— Вот это ужасная фраза. Ею пользуются все наши чиновники. Когда люди получат квартиры, мы займемся культурой. А культура — вещь непрерывная, а не фазовая. Разве в советское время страна была богаче — ответьте мне? Почему же она давала возможность студенту бывать в филармонии, в театре, ездить запросто в Петергоф? Почему я тогда мог покупать книги? А сейчас мы богатые, продаем столько нефти, а я никуда не могу поехать. Для кого это богатство? Если это дурная культурная политика, как вы говорите, то эта дурная страна».