Даниил Кайгородов

После его ухода в избе наступило тяжелое молчание. Власьевна, сложив руки на груди, сидела возле печки. Серафима бесцельно глядела в окно. Вот прошли гурьбой парни и девушки.

Никита повернул в руках голенища, подарок Афони и со злостью швырнул их на полатницу. Посмотрел на пригорюнившуюся сестру и, хлопнув дверью, вышел.

Прислушиваясь к замиравшей где-то вдали песне подруг, Серафима тяжело вздохнула и поднялась с лавки.

— Пойду, — коротко сказала она матери.

— Куда?

— К девушкам.

Неожиданно для Власьевны, Серафима подошла к ней и, припав лицом, заплакала.

— Тяжело мне, маменька! Чую, не напрасно приходил Афанасий.

Успокаивая дочь, мать нежно стала гладить ее по спине загрубелой рукой:

— Не плачь. Такова, видно, наша доля.

— Если не отстанет он от меня, то на свою беду, — Серафима выпрямилась.

— Окстись, што ты надумала? — мать испуганно замахала руками на дочь. — Мы тебя не неволим, да и Никите он не люб.

— Никите што, а я… — девушка поникла головой, — отрезанный ломоть в семье. Нет, видно, чему быть, того не миновать. — И, как бы отвечая на свои мысли, Серафима промолвила: — Все постыло: Первуха, нужда, хоть в омут.

— Што ты, бог с тобой! — Власьевна перекрестилась.

Круто повернувшись, Серафима вышла. Мать покачала ей вслед толовой и, вздохнув, принялась за мытье посуды.

Дня через два после прихода Афони к Грохотовым явилась сваха. Умело повела разговор о лавочнике, всячески расхваливала его и на прощание сказала Власьевне:

— Какие должишки есть, все скостит, вторую лошадь пособит купить, — тараторила сваха. — А Серафимушка, что лебедь белая, полной хозяюшкой в доме будет, всему добру владычица.

— Не пара ей Афанасий. Ему, поди, полсотни, а Серафиме девятнадцатый пошел, — робко заметила Власьевна.

— Восподи! — всплеснула руками сваха. — Да где это слыхано, чтоб старый конь борозду портил? Мужик в самой поре, а она, глико-сь, чо выдумала, — заступилась за жениха бойкая на язык сваха.

— Спасибо за честь, — провожая ее из избы, промолвила Власьевна и, оставшись вдвоем с Никитой, спросила:

— Как судишь?

Отвернувшись к окну, Никита ответил:

— Решайте сами. — Ему было жаль сестры, но вместе с тем сильно хотелось купить вторую лошадь. А без Афони не обойтись.

— Ты хозяин, тебе и слово, — заметила мать.

— Какое тут слово. Староста и так поедом ест, гонит на руду, а на одной лошади и на овес не заробишь, — сказал он хмуро.

После покрова Серафима Грохотова вышла за Афоню замуж. После свадьбы Афоня бросил торговлю и уехал из Первухи на кордон — лесником к Мясникову.

ГЛАВА 5

Склоны Шуйды покрылись яркими цветами белоголовика. Внизу журчит ручей, на полянах, недалеко от разработок, видны островки белой ромашки и нежно-голубых колокольчиков. Мохнатый шмель, забравшись в глубь цветочной чашечки, пьет нектар. Заметив его, один из юных рудокопов, кативший по наклонной доске тачку с рудой, остановился и стал осторожно подкрадываться к нему. Оставленная тачка свалилась набок, и просеянная руда потекла под откос. Подросток растерялся. Заметив идущего к нему Гурьяна, он кубарем скатился вниз и бросился бежать по склону Шуйды.

Рудник остался далеко позади. Беглец вздохнул с облегчением. Вспомнился родной Катав.

Как-то однажды, бегая по улице, он увидел заводского приказчика. Вот тот остановился возле их дома и постучал кнутовищем в ворота. На стук вышла мать. Приказчик сердито заговорил с ней о чем-то. До подростка донеслись отрывки фраз:

— …На тяжелый камень. Так приказал хозяин.

Приказчик уехал, а мать, закрыв передником лицо, заплакала. Тревожное чувство овладело мальчиком, и он быстро пошел к своему дому. Мать сидела на лавке возле печи и по-прежнему плакала. Мальчик припал к ней. Гладя мягкие, как лен, волосы сына, женщина произнесла сквозь слезы:

— На камень тебя посылают, Данилушка. Ох, горе мое, горемычное, — и вновь залилась слезами. — Угонят тебя в темные леса, в чужедальную сторонушку добывать руду железную, — запричитала она.

— Я не поеду, — протянул угрюмо Данила.

— Подневольные мы, не укрыться нам. — В этих словах было столько безысходной тоски, что Данилка притих и еще теснее прижался к матери.

— Я спрячусь, — сказал он тихо.

— Никуда нам не спрятаться от лиходея. Одна надежда на господа бога, — вздохнула женщина.

В сумерках пришел с работы хмурый отец. Не раздеваясь, устало опустился на лавку и долго смотрел в одну точку. В избе стояла гнетущая тишина.

— Ничего не поделаешь. Придется отправлять, — точно разговаривая сам с собой, произнес он со вздохом. — Просил приказчика, куда там… — Отец тяжело передвинулся к столу.

В ту ночь Данилка спал плохо. Снились страшные лесовики и разные чудища. Вскакивал во сне, просыпался, но чувствуя ласковую материнскую руку, вновь засыпал тревожным сном. Проснулся от сдержанного говора. Одетый отец стоял возле его постели и говорил что-то вполголоса матери. Затем он погладил сына жесткой, мозолистой рукой и, сутулясь, вышел из избы.