Даниил Московский

Редким гостем Олекса дома, всё больше в дружине. То с поручением ушлют, то в карауле стоит либо в дозор ускачет. Да и мало ли ещё какие заботы у княжьего воина.

Дарья попрекала:

   — Что за муж, коли не токмо тело, образ забыла. Прежде хоть на ночёвку появлялся, а ноне и спит чаще в дороге...

Марьюшка росла, уже первые шаги пробовала делать, Олекса посмеивался:

   — Наша Марья скоро заневестится.

Но ещё много воды унесёт Москва-река и немало лет тому минет...

А в то самое время, когда в домике Дарьи и Олексы качалась в зыбке Марьюшка, в степной юрте мурзы Четы рос внук, и тоже Чета. Седьмую зиму встречал он. От лютых морозов с ветром укрывался тёплыми овчинами, а весной с утра и до первых звёзд проводил с табунщиками.

С высоты седла любовался Чета степью, пил её чистый, настоянный на первых травах воздух и оттого рос здоровым и не знающим страха. Он мог с камчой в руке преследовать волчью стаю или нестись наперерез испуганному косяку.

Знал Чета — минет день, следующий будет подобен первому. И так до той поры, пока не станет он воином...

Всё представлял себе маленький Чета: и как, занеся саблю, скачет на врага, и как горят покорённые города и молят о пощаде люди. Одного не ведал, что настанет час, когда судьба сведёт его с урусской девицей Марьей...

И сказал князю Андрею боярин Ерёма:

   — Смирись, княже, не то ныне время, чтоб противу себя князей восстанавливать.

   — К чему взываешь? — удивился великий князь. — Неужели слышу голос любимого боярина, советника?

   — Затаись, княже, до поры, и твоё время придёт. Даст Тохта воинов, и ты с ними подомнёшь удельников.

   — Ныне не дал, отчего же вдругорядь пошлёт?

   — Как не даст, егда Даниил силу набирает. Хан такому князю завсегда на горло наступит. Только ты, княже, намекни, Москва-де ноне Коломну подмяла, Переяславль на себя приняла, а теперь князь Московский вокруг Можайска петли вьёт. Ужли откажется Тохта осадить Даниилкину прыть?

Разговор этот князь и боярин вели сразу, как Ерёма воротился из Новгорода.

Услышав приговор веча, князь взбеленился:

   — У Новгорода память короткая, запамятовали, как я прошлым летом землицу карельскую им отвоевал? Ужо погодим, когда почнут их свей сызнова щипать, поклонятся мне. А в Орду отправимся зимой, по санному пути, враз после полюдья.

   — Ещё и снегом не запахло, а баскаки уже наизготове, прежде времени заявились.

   — Хватка у них волчья. Особливо теперь, когда хан сбор дани на откуп отдал.

Ерёма поддакнул:

   — За баскаками не поспеешь. Князь со смерда десятину берёт, а баскак — сколь загребёт.

Князь Андрей Александрович по палате прошёлся, у оконца постоял, послушал, как шумит дождь по тесовой крыше. Заметил, сокрушаясь:

   — Зарядили, льют месяц целый.

   — И похолодало.

   — Пора печи топить.

   — В лесу развезло, бабы и грибов не набрали.

   — Ударят морозы, послать за ягодой.

   — С мороза морошка сладка. Пироги знатные. А уж до чего наливка духмяна!

   — Ты, боярин, скажи Акулине, в трапезную не пойду, пусть принесёт молока.

Ерёма ушёл, а великий князь снова из угла в угол прошёлся. Вспомнил княгиню Анастасию — и так на душе заболело. Отчего в монастырь подалась? Ужли в княжьих хоромах хуже, нежели в келье?

В палату вплыла сенная девка, поставила на стол ковш с топлёным молоком. У князя Андрея на губах усмешка. Крутобедрая девка, словно налитая. Великий князь за грудь её ущипнул:

   — Сочна, сочна... От тя, ровно от печи, пышет, опаляешь.

Девка зарделась, хихикнула.

   — Поди в опочивальню, постель изготовь.

Покачивая бёдрами, девка удалилась, а князь, проводив её, и сам вскорости отправился следом.

Как было, человек знает, но ведомо ли ему, что ждёт его? В молодости мыслит — жизнь долгая, всё успеется, ан оглянулся — старость на пороге...

И гадает человек, чем встретит его день грядущий...

Испокон веков человек, в ком вера сильна, убеждён: как Бог пошлёт, так тому и быть...

Не в этом ли его терпение?

Многострадален русский человек, многострадальна его земля. Ужли во гневе на неё Господь? За какие прегрешения испытывает? И молятся истово: прости нам вины наши.

Переяславцы землю свою чтут и холят. Она у них на урожаи щедрая, засухи редкие, а пашенные поля от ветров леса оберегают. Ляжет первый снег ровно, прикроет посев озимых, и до самой весны, словно под тёплым одеялом, растут зеленя.

У посадника, боярина Игната, земли сразу же за городской стеной. Тут и деревни малые, починки в три-четыре избы. Смерды на земле посадника живут и пашню его обрабатывают.

Боярин наделил смердов землёй, и за то десятую часть урожая они отдают посаднику. Оно бы всё ничего, но из того, что остаётся смердам, баскаку плати, князь в полюдье заберёт...

Нередко бегут смерды от баскаков и тиунов, находят где-нибудь в лесной глуши свободные земли, распахивают их и живут починками, пока не наскочит на них княжий или боярский тиун...

Управляющий посадника Игната ввалился в боярские хоромы, когда уже день на ночь перевалил. Громыхая сапогами по выскобленным половицам, прошагал в горницу, где отдыхал посадник.

Боярин удивлённо поднял брови:

   — Пошто язык вывалил, словно свора псов за тобой мчалась? Эвон, наследил сапожищами.