Даниил Московский

А боярин Антоний со своими молчаливыми спутниками выехал ещё раньше и растворился в лесах за Неглинкой. Потайные, немногим людям известные тропы должны были привести его в Переяславль раньше москвичей. Так было задумано с князем Даниилом: княжича Юрия и наместников введёт в город сам большой боярин переяславского князя.

Для Юрия это был первый самостоятельный поход, самое начало княжеского пути, тот поворотный в жизни день, который для отца его, князя Даниила Александровича, наступил три десятка лет назад.

И тогда был весенний месяц май, и тогда была впереди тревожащая неизвестность, и тогда лишь сотня дружинников была под рукой молодого предводителя, но путь Юрия не был повторением отцовского пути.

Даниил отъезжал на княжение с чужими, навязанными ему волей старшего брата владимирскими боярами, а рядом с княжичем Юрием покачивались в сёдлах люди, в верности и усердии которых не было сомнений.

Юного Даниила — князя-приймака, с детства скитающегося по чужим княжеским дворам, — мало кто знал на Руси, и отъезд его в Москву остался почти незамеченным. Одним удельным князем на Руси больше, что с того? А за Юрием, наследником Московского княжества, внимательно следило множество глаз, старавшихся по поступкам сына угадать скрытые намерения его сильного отца, князя Даниила Александровича.

И вместе с сотней дружинников по Великой Владимирской дороге незримо двигались за княжичем Юрием могучие московские полки, устрашая врагов тяжёлой поступью. А Даниила в его первом походе никто не боялся...

Нет, не с самого начала вступал Юрий на княжеский путь, а с той высоты, на которую поднял княжество отец его Даниил Александрович, и в этом был итог отцовского княжения. Сын принимал в руки свои достигнутое отцом и мог нести дальше, к высотам, недоступным отцу...

Великая Владимирская дорога перерезала леса между Клязьмой и Ворей и, постепенно забирая на север, огибала верховья речек Шерны, Киржача и Пекши. Дальше начинались переяславские волости. Леса чередовались со светлыми опольями. Дорога то взбегала по пологим склонам, то опускалась в речные долины, и тогда под копытами коней выстукивали весёлую барабанную дробь сосновые плахи мостов.

Редкие обозы сворачивали на обочины и останавливались, пропуская конную дружину. Переяславцы, рассмотрев московский стяг, приветственно махали шапками. И раньше не было вражды между Москвой и Переяславлем, а нынче и вовсе Москва стала заступницей. Если московские ратные люди идут к Переяславлю, то не для войны идут — для подмоги князю Ивану, который, слышно, давно уже болен...

Последний взлёт дороги перед Переяславлем-Залесским.

Княжич Юрий придержал коня, приподнялся на стременах.

Между немереной серой гладью Плещеева озера и Трубежем, отсвечивавшим сабельной сталью, в кольце зеленеющих первой весенней травой валов, — перед ним лежал в низине город. Белой каменной громадой поднимался над стенами собор Спаса-Преображения, родовая усыпальница потомков Александра Невского. Единственный купол собора был похож на островерхий русский шлем.

Старый дружинник Алексей Бобоша вытянул вперёд руку, ладонью вверх, будто самолично вручая город княжичу Юрию:

   — Се твой град, княже! Прими и володей людьми его и землями его!

Был светлый день Пахомия-тёплого, Пахомия-бокогрея, а весна была от сотворения мира шесть тысяч восемьсот десятая[50], двадцать первая весна в жизни Юрия Данииловича...

Алексей Бобоша растроганно всхлипнул, прислонился седой головой к плечу Юрия, шепча бессвязные слова:

   — Час благословенный... Как батюшку твоего Даниила Александровича в Москву вводили... Удачи тебе, княже... На свой путь становишься...

Вмешался боярин Фёдор Бяконт, сказал озабоченно:

   — Что-то людей Антония не видно... А договорено было, что встретят...

Только сейчас Юрий обратил внимание на безлюдье вокруг города, на крепко замкнутые ворота под прорезной башней. Будто спал Переяславль-Залесский, хотя солнце стояло высоко, прямо над головой.

Возле дороги зашевелились кусты.

Раздвигая ветки, поднялся человек в неприметном кафтанчике, распахнутом на груди, простоволосый, ссутулившийся — по виду холоп или посадский жилец не из богатых. Склонив голову на плечо, молча разглядывал Юрия и его спутников.

Неожиданный порыв ветра развернул московский стяг.

Лёгкими, скользящими шагами незнакомец приблизился к Юрию, поклонился, протянул руку с большим железным перстнем. На перстне была вырезана переяславская княжеская печать — всадник с копьём.

   — От Антония! — облегчённо вздохнул боярин Бяконт и заторопил посланца: — Ну, говори, говори!

   — Князь Иван Дмитриевич поутру преставился, — ровным, неживым голосом, в котором не было заметно ни горя, ни озабоченности, начал посланец боярина Антония. — Наместники великого князя Андрея, вчера ко граду приспевшие, стоят на лугу за Трубежем. Ратников с наместниками мало, для дорожного сбережения только. Боярин Антоний наказал передать, чтоб вы не сомневались, ехали к городу безопасно...