Даниил Московский

Неожиданно вспомнил, как боярин Ерема говорил: те бы, князь, в родство с ханом войти… Оно хорошо, да что он, старый князь Андрей, станет делать с молодой женой? Может, потому и Анастасия от него в монастырь удалилась?

…Анастасия… Анастасия… Как любил ее! Да и сейчас она словно заноза в его сердце. В Суздаль ездил — теплилась надежда вернуть из кельи в княжьи хоромы, чтобы скинула монашескую одежду и красовалась в наряде княгини.

Прошлое нахлынуло: как в Городец ее привез, и она, ладная и статная, поразила всех своим великолепием и строгостью. На память пришло, что сестра Анастасии, Ксения, жена Михаила Ярославича, а надо же, никакого родства тверской князь к нему, князю Андрею, не питает. Да и что там Михайло, когда брат родной Даниил на него замахнулся…

Открыв дверь каморы, покликал отрока:

— За жаровней следи, перегорит скоро. Эвон, князя заморозишь!

Гридин вышел и вскорости воротился с мешочком деревянных углей, насыпал в жаровню, подул на загасший огонек и, когда пламя ожило, заплясало, покинул камору.

Князь Андрей Александрович смотрел на разгорающиеся угли, и мысль о том, что жизнь человека подобна огню, на миг завладела им. Человек рождается с искрой, в молодости в нем бушует пламя, а в старости огонь гаснет. Таким Бог создал человека, чтобы прибрать к себе, когда жизнь ему станет в тягость. Одному Богу известны начало и конец жизненного пути человека, а тот суетится, хлопочет, не задумываясь о своем временном бытии на земле…

…Странно, продолжал рассуждать князь Андрей, отчего же он сам забывает об этом? И ловит себя на мысли, что боится смерти, даже вспоминать о ней не желает. Ему кажется, смерть минует его, она подкарауливает других…

Великому князю делается грустно, и он снова зовет отрока, чтобы тот помог облачиться. Андрей Александрович намерился сходить к епископу Исмаилу.

Выбрался великий князь Владимирский из каморы, день к вечеру клонился. Осмотрелся. Во дворе редкого гридня видишь. Зимой в караван-сараях безлюдно, гости торговые еще по осени разъехались. Теперь до весны, когда в столицу Орды приплывут по морю Хвалисскому и Волге купеческие караваны. Опасными путями от моря Русского и гор Угорских добирались гости из разных земель. Тогда тесно делалось в караван-сараях, оживали шумные базары, а сам Сарай, с пыльными кривыми улицами, с домами и дворцами, мечетями и синагогами, православным храмом, делался многоязыким, говорливым.

И так до самых холодов…

Осенними дождями Сарай тонул в лужах. Вода и грязь по колено. В колдобинах коню под брюхо.

Князь Андрей шел к епископу, сам не ведая зачем. Видно, намерился получить душевное успокоение. Под ногами похрустывал ледок, припорошенный тонким слоем снега. Князь подумал, что в эту пору снег сугробами завалил Россию и будет лежать до самой весны, пока не выгреет солнце и не зазвенит капель. Тогда снега начнут оседать, из-под них потекут ручьи, а отсыревший за день снежный наст ночным морозом схватится корочкой.

Великому князю так захотелось домой, хоть волком вой, но он не волен в себе. Пока шел, Новгород вспоминал, как с отцом жил, ловил на Волхове рыбу, зимой делал во льду лунки, ставил крючья на щуку. Ребята ходили кулачными боями конец на конец, но он, князь Андрей, не упомнит, чтобы сам дрался. Заводил мальчишек, а сам смотрел на драку со стороны. Верно, оттого и поныне у него целые зубы и не перешиблена переносица. Ведь в драке в ход шло все: палки и камни, и всегда дело кончалось кровью…

Епископ встретил великого князя радушно:

— Яз, грешным делом, подумывал — забыл ты меня, княже.

— Как мог я, владыка! Благослови.

Они уселись в креслица у столика. Молодой чернец поставил перед ними глиняную чашку с мочеными яблоками, деревянный поднос с горячими лепешками и мисочку с пахнущим медом.

— Мед-то, сыне, с моей борти. Видал у оконца колоды? В зиму поднял на стойки, от мышей, шалят. Да утеплил, чтоб мороз не пощипал Божьих тружениц. Вот уж чудно устроены, себя кормят и нам подают. Живут по Святому Писанию.

— Людям бы так.

— Люди, великий князь, какие по Божьим заповедям живут, а иные предали их забвению.

Князь Андрей Александрович вздохнул:

— Воистину, владыка, и я в том повинен.

— Поступки свои сам суди, а что Господь скажет на своем Суде, никому не ведомо. Человек о конце жизни мыслить должен, помнить о нем.

Князь печально усмехнулся:

— Ты, владыка, будто в душу мою заглянул. О том накануне думал.

Епископ подвинул князю яблоки:

— Отведай, великий князь, они хоть и мелкие, да сочные. Так, сказываешь, о смерти думал? Навестило тя…

— Приходило такое. А еще о суете мирской.

— Ты дела свои государственные к этим думам примеряй… Слышал, княгиня в монастырь удалилась.

Андрей Александрович кивнул.

— Не печалься, она Господу жизнь свою вручила.

— Я, владыка, смирился.

— Ты, великий князь, еще гордыню свою смири. Как пастырь сказываю тебе.

— Во мне ли гордость?

Епископ прищурился: