Данные

— Лесом-то ехать тепло, я и в снегу больно не накупался и не замерз ни разику. Знай наяриваю! Кобылу и торопить было не надо! Домой-то она сама бежит. Вдруг она уперлась… Что, думаю, пошто остановилась? Гляжу, а на дороге сидит собака…

В эту минуту Манька дыханием оттаяла на стекле порядочный пятачок, она успевала и Мишку слушать, и лед на раме оттаивать.

— Ой, бабушка, Беспалой идет! К нам свернул!

Устинья перепугалась, не зная, что делать:

— Неужто к нам несет его нечистая сила? Куда бы Мишке-то от Беспалого спрятаться? Полезай-ко, батюшко, в подполье! Нет, погоди, в подполье-то и вода мерзнет… Полезай на полати.

— Полезай, Миска, на поляти! — подтвердила Кланька, а бабка спланировала второпях:

— Мы тебя завалим шобунями, скажем, что в школу ушел!

Так и сделать успели. Когда половицы в коридоре начали скрипеть и жаловаться, Мишка был уже надежно замаскирован.

Беспалый вошел в избу большим начальником. Не здороваясь, сел у стола, кисет из кармана выложил и начал закуривать.

— Так, так… Где у тебя мужик-то, товарищ Лаврухина?

— Мужик на войне, больше ему и быть негде! — отрезала бабка.

— Я про Мишку спрашиваю, а не про Митьку. Митька, знамо, на войне. Это во-первых. А во-вторых, Михайло убежал из лесу, распряг кобылу да упряжь на снег бросил. Где он сейчас на данный момент?

— В школу ушел! — сказала Устинья. — Где малолетку быть, кроме школы? Он и так сколько дён пропустил.

Манька с Кланькой сидели напуганные, как мышата. Неизвестно, что было бы далее, не приди на обед сама Дуня Ротиха. Она поздоровалась с начальником по отчеству и забрякала умывальником. Пыль после трепки льна набивается в нос и уши. Беспалый жег вонючую цигарку и строго произнес:

— Вот как мы на деле выполняем указания товарища Сталина! Не хочете добром обратно в лесопункт, будете отвечать перед милицией!

Дуня промолчала.

— Отправляю Михаила обратно.

— Нет, не отправишь!

— Тогда сама поедешь.

— С чего это я поеду? Тьфу на твою и милицию. Может, и старуху пошлешь ели валить? Парню пятнадцать годов, старухе семьдесят. Что вы, разве с ума сошли? Бесстыжая харя, ты пошто в дом пришел? Неси тебя водяной! Думаешь, баба без мужика — дак все и можно?

Особенно возмутило Дуню упоминание про милицию.

— Никуда парня не отпущу, приводи хоть Сталина, хоть болотного лешова! Не пущу! Хоть Кочерягин, хоть раскочерягин. У парня и обутка с дырой, и туфайчонка с дырами. Куды без тулупа?

— Тулуп выдам артельный, — сказал председатель.

Но это подхлестнуло Дуню еще больше. Она встала перед председателем руки в боки. Закричала:

— Подавись лучше тулупом-то! Выдай его своей бабе либо Леюшке-счетоводке! Пусть оне и хрястают. У парня и катаники измолоты ишшо в ту зиму. Кто их мне подошьет? У меня и шила нету подшивать…

— Поедешь сама!

— Ох, стельная рожа! Пошли еще и Устинью впридачу!

Дуня Ротиха была мастерица ругаться. Не зря было дано ей такое прозвище!

— К лешему, к лешему, к кодяному всю вашу контору и вашу лесозаготовку! Возьму вот ухват на беспалого пса! Марш из избы, охламон! Чтобы духу твоего тут больше не было!

Дуня схватила от шестка ухват, председатель поспешно отступил в сени. Он еще приоткрыл двери, заглянул из сеней:

— Пойдешь в сельсовет, там будешь перед милицией отчитываться!

Холод волной пошел от порога.

— Неси леший, не выстужай квартеру! Простуди у меня робенка-то…

Мишка лежал на полатях ни жив ни мертв, потел под рядниной и тятиным полушубком, боялся шевельнуться. Наконец председатель убрался на улицу.

— Сотона белоглазой! — не могла успокоиться Дуня Ротиха. — Ишь, тилигрим, Сталина спомянул. Не было такого указу от Сталина, чтобы малолетков в лес посылать. Не было, бес болотной!

— Не ругайся, Овдотьюшка, матушка, не ругайся. С его тоже требуют.

— А ты, мамка, сиди, тебя не спрашивают!

Манька и Кланька заревели от материнского крика. Особенно жалко им было бабушку. И про Мишку забыли. Мишка вылез из духоты. Ему было обидно, что так и не успел дорассказать сестрам про настоящего волка. До настоящих немцев дело тоже не дошло.

Мать поревела-поревела и затихла. Мишку она заставила пилить и колоть дрова. Лучковая пила стала для него хуже горькой редьки. У Мишки в горле вскипели слезы. Пришлось идти. Проголодался с этими дровами, как в лесопункте, но бараньего студню в обед все равно бабушка не дала, сказала, что пост. (Девчонки-то в обед этот холодец получили.) Слезы сами и текли из глаз.

— Ну-ко! — прикрикнула на Мишку Дуня. — Пореви у меня!

Может, Мишка и заревел бы, но Манька неожиданно завопила:

— Мама, мама, ряженые! Вон ходят, вон! Много!

Все бросились к окнам. Но окна еще не успели оттаять. Никто ничего не увидел. Одна Манька.

— Да ведь сочельник, — сказала Устинья. — Рождество ешшо завтра, тольки потом святки. Одне дураки в сочельник-то в личинах ходят.

— К нам, к нам, бавшня! — сообщила в восторге Манька.