Данте

— За наш счет! — возмущенно воскликнул Данте. — Что за дело Флоренции до условий, на каких Папа признает или не признает германского короля?! Выходит, мы должны пожертвовать своей свободой, чтобы другие устраивали за наш счет собственные дела?! Но мы будем решительно против!

Епископ нахмурился:

— Что значит «пожертвовать своей свободой»? Что может быть лучше для любой коммуны, нежели пребывать под милосердной властью святого отца? Что это вообще за странное правительство здесь, во Флоренции? Каждые два месяца происходит смена власти. Едва господа приоры успеют освоиться на своих постах, едва успеют вникнуть в свои обязанности, как им снова приходится уходить, уступая место другим, которым в свою очередь приходится начинать все сначала. Я тоже флорентиец и люблю свой родной город, но такой способ управления, честно говоря, уже давно мне не по душе!

— Готов согласиться с вами, ваше преосвященство, что и я нахожу немало всяческих недостатков в конституции нашего родного города. Однако наибольшую вину за наши несчастья несут отдельные властолюбцы, которые совсем не стремятся к справедливому правлению, а ищут лишь собственные выгоды. Поэтому я — не будучи, впрочем, гибеллином — вполне согласился бы с тем, чтобы какой-нибудь справедливый верховный правитель, даровав отдельным городам подобающую меру свободы, установил во всей Италии твердый режим на страх нарушителям мира, но во благо всему народу.

Епископ обрадованно закивал:

— Видишь, наши взгляды уже сближаются. Конечно, какой-то высший властитель должен мудро и энергично управлять всеми народами Италии — с этим я согласен. Но зачем нам понадобилось перебираться через Альпы, чтобы призывать императора из далекой Германии? В лице Папы мы и так уже имеем владыку, лучше которого нечего и желать.

Данте сделал протестующий жест:

— Папа, ваше преосвященство, властитель в духовной сфере, и он столь же мало должен стремиться стать мирским владыкой, как не стремился к этому сам Христос, сказавший: «Царствие мое не от мира сего!»

— Замолчи, я запрещаю тебе продолжать! Твои слова — ересь чистой воды! Ты — католик!

— И гражданин республики Флоренция! — бесстрашно закончил Данте. — Как католик я опираюсь на Евангелие, которое донесло до нас в неприкосновенности слова Христа о царстве, которое не от мира сего. А как флорентийский гражданин я буду продолжать бороться за то, чтобы наше государство сохранило свою свободу и не унизилось до того, чтобы сделаться частью папских владений!

— А ты учел, что, высказывая подобные взгляды, рискуешь жизнью?

Данте был поражен услышанным. Он смотрел на своего церковного главу в полном недоумении. Ему казалось, что он ослышался.

— С каких это пор существуют законы, карающие смертью за осознание своих прав и любовь к свободе?

— Таких законов нет. По крайней мере, писаных. Но в природе и человеческом обществе действуют неписаные законы, и горько раскаивается тот, кто в непонятном озлоблении стремится восстать против высшей, более сильной власти!

— Против власти несправедливости!

— Называй ее, как хочешь! Она подавляет ослушника и — побеждает. Ты учен и тебе не составит труда вспомнить достаточное количество исторических примеров, подтверждающих правоту моих слов. А сейчас я спрашиваю тебя еще раз: ты и впредь собираешься упорствовать в своих заблуждениях?

— Я исполняю свой долг как могу, — твердо, с гордостью ответил Данте. — И я служу правде как честный человек. Правда — это не какая-нибудь продажная девка, с которой можно торговаться. Ей нужно отдаться целиком и полностью — или вообще не иметь с ней дела. Вот вам мой ответ, ваше преосвященство.

Церковный иерарх поднялся.

— Жаль, что ты не хочешь дать мне более вразумительный ответ!

— Не о желании речь — я просто не могу ответить иначе. Прощаясь, епископ протянул Данте руку для поцелуя и, когда тот ушел, пробормотал:

— Жаль этого упрямца!

У ГЛАВЫ ЧЕРНЫХ

Старый Корсо Донати неприязненно глядел на собственного сына.

— Никак не могу успокоиться, что ты сорвал мне такой прекрасный план! Я уже давно собирался отправить этого выскочку Кавальканти, этого вожака гибеллинов, на тот свет, да все никак не подворачивалось подходящего случая. Тебе на днях представилась такая возможность, а ты ее упустил…

Симоне оправдывался. Голос у него был грубый, неприятный:

— Я не виноват, отец! Этот проклятый Альберти успел оттолкнуть его, и моя стрела пролетела мимо. Подумаешь, беда какая! В следующий раз уже наверняка не промахнусь!

Старик немного успокоился. Сын, слава Богу, унаследовал от него и задиристость, и мстительность.

— Смотри, будь осторожен, чтобы тебя не схватили!

— Ну и что? Кто посмеет в чем-нибудь меня обвинить? Не так-то просто подступиться к сыну всемогущего Корсо Донати!

Похвала, невольно сорвавшаяся с уст сына, польстила властному старику.

— Гвидо Кавальканти мне так же ненавистен, как и его дружок Данте!

Симоне расхохотался:

— Эти двое — философы и рифмоплеты, отец. Ни к чему другому они не пригодны!

— И этот Алигьери навязался нам в родню! Какой позор! Джемму можно было бы выдать и за другого!