Данте

Бог любви — Амор, гордый и жестокий, опаляет пламенем. Его взор «проникает, как молния через окно башни, пронизывая и испепеляя все, что встречает на своем пути». «И вот я пребываю, — говорит поэт, — неодушевленный и бездыханный, словно статуя из латуни». Это переживание свойственно и юному Данте. В самой известной своей канцоне, «Амор всегда возвращается к благородному сердцу», Гвидо Гвиницелли вообразил, что после смерти душа его предстанет перед престолом вседержителя и небесный владыка скажет поэту с укором: «О чем ты думал? Ты прошел через небеса, ты достиг меня, но не смог придумать ничего другого, как взять меня за образец тщетной твоей любви. Ты забыл, что хвала подобает только мне и царице небесного царства, прекращающей всяческую ложь. На эти упреки я смогу ответить ему: „Подобная ангелу, она принадлежала к твоему царству. Я не ошибся, ее любя“.

Идеализация прекрасной дамы встречалась и ранее, в поэзии провансальцев и даже у Гвиттоне д'Ареццо, но от нас не должно ускользнуть то новое, что открывается в стихах Гвиницелли — улыбка, которая слегка колеблет уста поэта перед престолом всевышнего, оправдывая земные чувства, нарушая богословские запреты.

Образ прекрасной дамы, превращающейся в ангела, восходит, по-видимому, к поэтическому тексту Бернарда Клервосского, утверждавшего, что после падения Люцифера и его сторонников праведные души людей пополняют образовавшуюся на небесах пустоту. У философа-францисканца Бонавентуры да Баньореа Гвиницелли и Данте могли прочесть: «Возносящийся человек восполняет пустоту, возникшую после того, как ангелы были низвержены». Поэты сладостного нового стиля уверяли в своих стихах, что занять пустующие на небесах места призваны не праведники, а возлюбленные поэтов — прекрасные дамы, которых они воспевают. Мнение, конечно, произвольное и едва ли не еретическое, если рассматривать его с позиций средневековых теологов. Поэты сладостного нового стиля, особенно Данте и Чино, не подчинились схоластическому мышлению, а противопоставили — сознательно или стихийно — свое мироощущение идеям богословов.

Данте любил бродить по улицам Болоньи, то сопутствуемый Чино, то в одиночестве, наблюдая за жизнью этого необыкновенного города. Он сравнивал все время Болонью с Флоренцией: те же узкие улицы, те же башни, однако без снесенных верхушек; башни такой высоты, как Азинелла во Флоренции, не было. На улицах Болоньи, пожалуй, царило еще большее оживление, чем во Флоренции. В тавернах все время сидели и шумели посетители. Слонялось много незанятого или кажущегося таким народа. Звучали разные речи, непривычные для флорентийского уха, — немецкие, английские, французские, польские, чешские, далматинские. Данте понимал только французскую. Представители разных «наций» в университете очень часто объяснялись на средневековом текучем и гибком латинском языке, впрочем, вульгаризованном и забывшем о строгих правилах Квинтилиана и Цицерона. Сам Данте после известных усилий заговорил и на этом интернациональном наречии. На средневековой латыни звучали песни голиардов, издевающихся над Римом, папою и всем святым на свете. Веселые студенческие песни славили совсем земного Амора, вино и нестрогих красавиц. Что же касается нравов Болоньи, то они были еще более распущенными, чем в родной Флоренции. Женщины были милы и податливы, но далеко не бескорыстны. Сводники Болоньи славились по всей Италии.

Многих из известных ему болонских сводников поэт соберет впоследствии в первом рве Злых Щелей своего «Ада». Среди нещадно бичуемых бесами окажется Венедико Каччанемико, знатный болонец-гвельф, бывший подеста в разных городах Италии. Этот синьор принудил свою сестру Гизолабеллу стать любовницей феррарского маркиза Обиццо д'Эстэ. Данте обращается к нему с ироническим вопросом: «Чем он заслужил приправу столь крутую?» Приправой — «сальсе» — называли в Болонье ров, куда бросали трупы казненных преступников и самоубийц. Это проклятое место находилось за церковью Санта Мария ин Монте.

В своих произведениях Данте обнаруживает отличное знание топографии Болоньи, а также особенностей болонских диалектов. Поэт умел различать говор жителей пригорода Сан Феличе от речи горожан центра — Прадо Маджоре. По словам Каччанемико, болонцев набралось в аду такое множество, что оно превышает количество жителей этого города. Таков был горестный итог наблюдений Данте над нравами Болоньи.

Данте поместил в аду среди лицемеров и двух бывших студентов Болонского университета — Лодеринго и Каталано, принадлежавших к полусветскому монашескому ордену гаудентов.