Данте

Первые два года после того, как умерла Беатриче, Данте часто ходил, стараясь, чтоб его никто не увидел, в монастыри, возникшие в XIII веке: Санта Мария Новелла доминиканцев и Санта Кроче францисканцев.

Эти ордена, сравнительно недавно появившиеся во Флоренции, предпочли обосноваться не в центре города, а на его окраинах, там, где были поселения бедных людей. У доминиканцев был небольшой виноградник, где возвышался ораторий — церковь для проповедей — «Св. Мария среди винограда». Францисканцы выбрали себе еще более скромное место среди лачуг рыбаков и бесправных рабочих-красильщиков за Порто Перуцци. Данте привлекали известные доминиканские проповедники, философы и теологи, среди которых ученик Фомы Аквинского брат Ремиджо Джиролами славился как знаток Аристотеля. Совсем иной дух царил у францисканцев, где самой выдающейся личностью был французский монах Жан Олье, чье имя итальянцы переделали на Джованни Оливи.

Оливи объяснял сочинения Бонавентуры, одного из ученейших мужей своего времени, автора книги о жизни Франциска Ассизского, но главное — француз осмеливался толковать пророчества Иоахима Фьорского, аббата из Калабрии, который предвещал скорое наступление царства божьего, падение папы и продажного церковного клира. В Санта Кроче Данте впервые познакомился с учением иоахимитов-спиритуалов, глубоко укоренившимся среди францисканцев. Даже сам генерал ордена Иоанн Пармский совратился в иоахимизм, за что по настоянию папы был отставлен от своей должности и заточен в дальний монастырь — в годы молодости Данте он был еще шив. Бонавентура, человек аскетической жизни, в своих действиях был осмотрительнее, чем в убеждениях; став генералом ордена, он предпринял гонения против спиритуалов, хотя сам, так же как Иоанн Пармский, являлся сторонником совершенной бедности. Проповеди упорного иоахимита Оливи не прошли для Данте бесследно. Многое роднило автора будущих инвектив против развращенных сановников церкви и с крайним направлением в францисканстве, братьями-фратичелли, которые ходили босые и проповедовали против папы-антихриста, особенно с тех пор, как на престол св. Петра воссел Бонифаций VIII. Фратичелли и спиритуалы, так же как и Данте, ожидали прихода в Италию императора, надеясь, что он положит конец бесчинствам высшего клира церкви, который присвоил деньги нищих и сирот и нарушил все заветы основателя христианства.

Данте стал постоянным посетителем нищенствующих орденов, надеясь найти истину, которую ему не открыли строгие болонские профессора. О своих исканиях мудрости Данте спустя несколько лет расскажет в «Пире»: «Как только я утерял первую радость моей души, о которой упоминалось выше, меня охватила такая тоска, что всякое утешение было бессильно. Однако через некоторое время мой ум, искавший исцеления, решил, убедившись в бессилии уговоров как собственных, так и чужих, вернуться к тому способу, к которому прибегали для утешения многие отчаявшиеся; и я принялся за чтение книги Боэция, в которой он себя утешил, пребывая в заключении и будучи всеми отвергнут. Услыхав также, что Туллий (Цицерон) написал книгу, в которой, рассуждая о дружбе, стремился утешить достойнейшего мужа Лелия но поводу смерти его друга Сципиона, я принялся читать и ее. И хотя мне поначалу трудно было проникнуть в смысл этих книг, я, наконец, проник в него настолько глубоко, насколько это позволяло мне тогдашнее мое знание грамматики[6] и скромные мои способности; благодаря этим способностям я многое, как бы во сне, уже прозревал, — что можно заметить в «Новой Жизни». И подобно тому, как бывает, что человек в поисках серебра нежданно находит золото, даруемое ему сокровенной причиной, быть может не без воли божьей, я, пытаясь себя утешить, нашел не только лекарство от моих слез, но также списки авторов наук и книг. Изучив их, я правильно рассудил, что философия, госпожа этих авторов, повелительница этих наук и книг — некое высшее существо. И я вообразил ее в облике благородной жены и не мог представить себе иначе, как милосердной, поэтому истинное зрение во мне любовалось ею столь охотно, что я едва мог отвести его от нее. И под действием этого воображения я стал ходить туда, где она истинно проявляла себя, а именно в монастырские школы и на диспуты философствующих. В короткий срок, примерно в течение тридцати месяцев, я стал настолько воспринимать ее сладость, что любовь к ней изгоняла и уничтожала всякую иную мысль».