Дантон

Тем, что дистрикт выступил с подобным заявлением, он юридически признал, что слухи существуют. А ведь – хе, хе!.. – каждому известно: нет дыма без огня!

Агентура господина Байи работала на славу. Почтенный академик хорошо отомстил тому, кто величал его «сатрапом» и «вором».

Но это было лишь начало.

События 22 января предоставили в руки врагов Дантона благодарный материал, а слабость, проявленная трибуном, давала полную уверенность, что этот материал можно будет тотчас же пустить в ход.

Теперь уже речь шла не о том, чтобы ославить ненавистного демагога. Теперь, казалось, ничто не мешало упрятать его за решетку!..

Просматривая бумаги, связанные с делом Марата, королевский прокурор верховного суда Шатле обратил внимание на некоторые весьма любопытные места в протоколах показаний судебных приставов.

Вновь и вновь перечитывал прокурор отчеркнутые места.

Нет, он не ошибся.

Наконец-то правосудие обладает неоспоримыми уликами против кордельерского главаря! Бедняга в запальчивости сам подписал свой приговор. Он открыто угрожает правительству и подбивает граждан на бунт. Он готов призвать двадцать тысяч мятежников из предместий. Превосходно! К нему вполне может быть применен закон против поджигателей и смутьянов!

И, сделав красными чернилами замечания на полях протоколов, прокурор немедленно переслал их мэру.

Господин Байи не задержал столь важных бумаг.

Двадцать девятого января прокурор составил обвинительный акт.

А 17 марта королевским судом Шатле был издан декрет об аресте и заключении в тюрьму адвоката при Королевских советах господина д'Антона.

Для Жоржа это был гром с ясного неба.

Он давно уже забыл и думать о «деле Марата».

Двадцать третьего января, несмотря на злобное противодействие со стороны клевретов господина Байи, он вступил в Ратушу и занял место в Генеральном совете Коммуны.

В тот же день кордельеры переизбрали его своим председателем.

Его слава и популярность возрастали с недели на неделю.

И вдруг – на тебе, получай!..

Ну, нет. Так-то просто он им не дастся.

Конечно, полгода назад его бы в подобном случае сцапали без разговоров. Тогда никто и не пикнул бы в его защиту. Но теперь… Теперь его знает весь Париж, и заступников у него будет более чем достаточно!

А потому он может спокойно сказать:

– Руки коротки, господа! Скорее ваш знаменитый суд Шатле полетит в тартарары, нежели Жорж Дантон станет его добычей!

И Жорж, не теряя ни мгновенья, принялся за работу.

Прежде всего он обратился к избирателям.

Кордельеры тотчас же подняли свой голос. На следующий день после опубликования декрета был составлен внушительный протест, направленный к остальным дистриктам.

Подавляющее большинство округов поддержало кордельеров и выразило негодование по поводу действий Шатле.

Одновременно были посланы адреса в Учредительное собрание и Ратушу.

В Ратушу, впрочем, вряд ли стоило посылать.

Новые коллеги Дантона не только не оказали ему помощи, но проявили крайнее злорадство, в чем не было ничего удивительного: все они пресмыкались перед господином Байи и держали его сторону.

Однако адрес, предназначенный для Ассамблеи, имел совсем иную судьбу.

Протест кордельеров застал Учредительное собрание в разгар жестокой внутренней борьбы. Крайняя левая с радостью ухватилась за этот документ и потребовала расследования.

Адрес передали в специальный Комитет Ассамблеи. Комитет обратился к министру внутренних дел. Министр запросил Шатле. После тщательного изучения полученных бумаг Комитет не нашел в них большого криминала и поручил своему докладчику, депутату Антуану, сделать отчет на ближайшем заседании Ассамблеи.

Депутат Антуан был единомышленником Робеспьера. Его сообщение выглядело гораздо более радикальным, нежели хотелось бы его товарищам по Комитету.

– Дело господина Дантона, – заявил докладчик, – становится делом всего Парижа. Несчастье этого человека превращается в общее горе. Сорок дистриктов столицы поддержали мужественных кордельеров, и теперь оковы их председателя стали его лавровым венком!

Разумеется, насчет оков докладчик прибавил лишь для красного словца: арестовать Дантона, вокруг которого кордельеры стояли несокрушимой стеной, никто и не пытался.

Далее Антуан убедительно показал, что все это дело раздуто, раздуто, без сомнения, в чьих-то личных интересах. Зажигательные слова? Да, конечно, слова были произнесены, но никто не может быть уверен, что они именно таковы, как свидетельствует судебный пристав. И вообще из-за каких-то двух-трех фраз бросать в тюрьму выдающегося патриота, оказавшего столько услуг отечеству, более чем безумие. Ассамблея должна отменить декрет Шатле, как антиконституционный и опасный для гражданской свободы.

Крайняя левая бурно аплодировала оратору. Конечно, большинство депутатов, бывшее на стороне Лафайета и Байи, не допустило отмены декрета Шатле. Но в создавшейся атмосфере его никак нельзя было и одобрить.

Собрание решило поступить так, как поступало всегда при аналогичной ситуации: дело было отложено.

Дантон мог торжествовать. Его сторонники добились желаемого результата: отсрочка дела означала его прекращение.