Дантон

Речь Дантона попадала прямо в цель. Жирондисты почуяли, что дразнить этого человека опасно. Блестящий политик, в совершенстве владеющий искусством вести собрание, попеременно взывая то к рассудку, то к чувствам слушателей, он показал, что каждой угрозе можно противопоставить другую, не менее страшную; что Париж санкюлотов не потерпит надругательств над революционными традициями, что он, Жорж, со своей стороны, готов отказаться от всяких «крайностей», если встретит подобное же благоразумие со стороны противника.

На ближайшие дни Дантон одержал победу. Жирондисты, усиливая нападки на других вождей монтаньяров, как будто оставили его в покое. Козлом отпущения стал Марат. Вокруг журналиста началась бешеная борьба. Жорж не был склонен в нее вмешиваться. Но вдруг неприятные осложнения подкрались совсем с иной стороны.

Верный своей политике «умиротворения», Дантон хотел, чтобы Конвент обновил состав Исполнительного совета, введя в него свежих людей, не заинтересованных в прежних раздорах. Подав в отставку, он ждал того же и от других министров. За ним последовали Серван и Ролан. Но вскоре стало очевидным, что со стороны последнего это был лишь тонко рассчитанный тактический ход. Друзья министра внутренних дел, как по команде, стали требовать его возвращения в Совет. Они кричали об «общественном бедствии», к которому может привести отставка Ролана. Они добились того, что Конвент особым голосованием пригласил министра остаться при исполнении своих обязанностей.

Двадцать девятого сентября по этому поводу развернулась оживленная дискуссия. Мог ли Дантон оказаться в стороне от нее?..

В своем выступлении он придерживался весьма умеренных формулировок. Он даже снизошел до того, что похвалил Ролана. Но тут взгляд Жоржа упал вдруг на самодовольную физиономию старика. И его прорвало. Прорвало вопреки всякому благоразумию.

– Если вы все же хотите сохранить Ролана, – саркастически изрек он, – то не забудьте пригласить также и госпожу Ролан, ибо всему свету известно, что ваш протеже не был одинок в своем министерстве. Я работал один, а нация нуждается в министрах, способных действовать не по указке своих жен…

Конвент дрогнул от возмущенных возгласов.

– Негодяй!.. Подлец!.. Он осмелился оскорбить женщину! И какую женщину!..

Жирондисты вне себя от злобы топали ногами. Возмущались не только они. В просвещенном XVIII веке нападать на женщину считалось приемом, недостойным члена порядочного общества.

Но Дантон и не выдавал себя за человека из общества. Подумаешь, господа!.. Дурачье!.. Про себя он смеялся над тем, что «государственные люди» даже не пожелали его понять: уж если он оскорблял кого-нибудь своей репликой, то это была, во всяком случае, не Манон Ролан!..

Общий ропот лишь усилил резкость возражений трибуна. Он нанес Ролану новый тяжелый удар, заявив, что сей добродетельный старик после взятия Лонгви хотел бежать из Парижа.

На этот раз возмущенные крики полетели с Горы.

В целом, разбушевавшийся Дантон единым махом сбросил со счетов все результаты своих многодневных комбинаций: простить выступление 29 сентября Жиронда ему не могла.

Справедливость требует заметить, что не вся Жиронда одинаково ненавидела Дантона. Так, близкий к жирондистам философ Кондорсе в своей газете не раз поддерживал «вельможу санкюлотов» и относился к нему с несомненной симпатией. Верньо, сам Пьер Верньо, крупнейший оратор партии, не был склонен к излишним резкостям, и, по-видимому, примиренческая линия Жоржа не была ему неприятна. Злые языки утверждали, что это происходит оттого, что Верньо, влюбленный в госпожу Кандель, актрису из Комеди Франсэз, сумел избегнуть обаяния всесильной Манон. В действительности такие лидеры, как Кондорсе или Верньо, были просто более дальновидны; слепая ярость их не опьяняла, они исходили не только из настоящего, но и из возможного будущего своей группировки.

Иное дело интимный кружок госпожи Ролан. Сам Ролан – ее муж, беспринципный Бюзо – ее возлюбленный, интриган Бриссо – ее напарник и верные сеиды – Барбару, Гюаде, Инар, Жансонне – все они задыхались от злобы и горели нетерпением свести счеты с «презренным демагогом». Теперь к ним примкнул и Петион, после своей неудачной баллотировки в Париже окончательно порвавший с демократами.

Поведение Дантона 29 сентября послужило сигналом к контратаке.

На следующий день Ролан отправил в Конвент нравоучительное послание, в котором сообщал, по каким мотивам он решился на сохранение за собой министерского портфеля.

«Я остаюсь, – писал Ролан, – так как существуют опасности; я не боюсь ни одной из них, поскольку дело идет о спасении отечества».

Вновь ополчаясь против «триумвирата», министр, между прочим, обронил следующую многозначительную фразу:

«Я глубоко убежден, что истинный патриотизм не может существовать там, где нет моральных устоев…»

Если Жорж сколь либо сомневался относительно адресата, к которому был обращен сей намек, то друзья Ролана постарались их быстро рассеять.