Дар. 12 ключей к внутреннему освобождению и обретению себя

— Мама, рассказ обо мне необходимо изменить. Я не считаю себя жертвой. Я просто требую, чтобы ты перестала видеть во мне жертву.

От немедленного желания начать оправдываться, чтобы защититься, я почувствовала себя очень неуютно. Мне казалось, что вчера я создала портрет дочери как человека, сумевшего выстоять, а отнюдь не как жертвы. Однако она была совершенно права. В попытке снять с себя вину я отвела Одри роль заброшенного ребенка. Да и всех нас я выставила в каких-то ролях: я стала обидчицей, Одри — жертвой, Марианна — спасительницей. (В другой, более ранней версии той же истории я назначала Джона жертвой, себя определяла как спасительницу, а Бела, на которого я в те годы очень злилась, был обидчиком.) В семьях, как и во взаимоотношениях, роль жертвы часто переходит от одного к другому и обратно. Но не бывает жертвы без преследующего лица. Когда мы остаемся жертвой или назначаем на эту роль еще кого-то, мы только усугубляем и закрепляем наносимый вред. Вспоминая о недостатке внимания с нашей, родительской, стороны к Одри в ее детские годы, я говорила о своей сосредоточенности на том, чего дочь была лишена, и таким образом как бы отказывала ей в способности противостоять, то есть воспринимать любой опыт как возможность духовного роста. Культивируя в себе комплекс вины, я сама себя загнала в эту ловушку и оказалась в ее плену.

С реальной возможностью смены восприятия себя я столкнулась впервые в Медицинском центре сухопутных войск имени Уильяма Бомонта, когда проходила там стажировку в середине 1970-х годов. Я увидела на практике, как можно преодолеть в себе состояние жертвы и занять позицию победителя. Однажды мне дали вести двух новых пациентов, оба были ветеранами вьетнамской войны, у обоих паралич нижних конечностей и одинаковые повреждения нижней части спинного мозга, оба вряд ли смогут снова ходить. У них один и тот же диагноз и одинаковые прогнозы. Первый пациент часами лежал на кровати в позе эмбриона, в ярости проклиная Бога и страну. Второй пациент предпочитал выбираться из кровати и проводил время, сидя в инвалидном кресле.

— Сейчас я все вижу иначе, — сказал он мне. — Вчера меня навещали мои дети, и, что любопытно, сидя в этой инвалидной коляске, я теперь могу вглядываться в их глаза.

Он отнюдь не был счастлив, что стал инвалидом, что обречен на эту коляску, что у него полное нарушение сексуальной функции, что едва ли ему придется бегать наперегонки со своим сыном и танцевать со своей дочерью на ее свадьбе. Но он увидел, что травма открыла перед ним новые перспективы. И пациент смог выбрать: отнестись к своему увечью как к лишению, положившему предел его физическим возможностям, либо принять это ранение как новый источник духовного роста.

Более сорока лет спустя моя старшая дочь оказалась перед похожим выбором. Весной 2018 года Марианна и ее муж Роб путешествовали по Италии. Она споткнулась на каменных ступенях, упала, ударившись головой, что привело к черепно-мозговой травме. Две недели мы не знали, выживет ли она. А если выживет, то какой она станет? Сможет ли говорить? Вспомнит ли своих детей, своих чудных внуков, Роба, сестру, брата, меня? В течение тех невыносимых дней, когда ее жизнь висела на волоске, я постоянно трогала свой браслет в виде соединяющихся друг с другом квадратиков из двух видов золота — браслет, который Бела подарил мне в день рождения Марианны. Когда в 1949 году мы бежали из Чехословакии, я тайно провезла его в подгузнике дочери. С тех пор я ношу браслет каждый день как талисман жизни и любви, возникающих даже в разрушении и смерти, как напоминание, что можно выжить вопреки всему.

Для меня нет более тяжелого чувства, чем страх, смешанный с бессилием. Страдания Марианны приводили меня в ужас, я была раздавлена мыслью, что мы можем потерять ее и что с этим ничего нельзя сделать — ничего определенного. Ни вылечить, ни предотвратить худшее. Страх возрастал, и я произносила ее венгерское имя: «Марчука, Марчука», шептала его как молитву, медленно и по слогам. Я поняла, что делаю сейчас то, что когда-то сделала в Аушвице во время исполнения танца перед Йозефом Менгеле. Ушла в себя. Силой воображения создала собственное убежище — место, охраняющее мой дух среди хаоса опасности и неизвестности.