Дар берегини

Свен шагнул было к столу, но заметил, что большуха загораживает ему путь и кивает куда-то в другую сторону. Он оглянулся: там была лохань, а возле нее стояла молодая женщина с кринкой в руках. Вот кому старуха подавала знаки глазами у него за спиной! Сообразив, что прежде чем идти к столу надо омыть руки, Свен приблизился к лохани. Женщина с кринкой была совсем молода – ровесница Ельги, не более. Судя по красной бахроме из шерстяных нитей, пришитой к очелью, это была молодуха. Чья, полюбопытствовал про себя Свен? Должно быть, невестка дедова. Он украдкой огляделся, но никакого молодца, похожего на мужа этой молодицы, не увидел.

Молодуха поливала ему на руки, не поднимая глаз. Свен незаметно поглядывал на нее: лицо было из тех, что сразу привлекают взгляд. Не так чтобы очень красивое, скуластое, оно заметно сужалось к подбородку, придававшему ее облику выражение женственной мягкости. Это уравновешивало высокий и широкий лоб, говоривший об упрямстве и твердости духа. В ней не было бьющей в глаза красоты, но чем-то это лицо цепляло: ощущением глубины, скрытой за внешней неподвижностью, горячностью всех чувств, от которых на щеках ее пламенел румянец. Только раз, передавая рушник, висевший у нее на плече, молодуха прямо взглянула на Свена, и от взгляда ее больших голубых глаз у него вдруг что-то дрогнуло внутри. Он вдруг заметил мягкие розовые губы, и часто забилось сердце. Даже забыл на миг, зачем здесь оказался.

Но хозяева ждали, не сводя с него глаз. Свен вернул молодухе рушник, тщательно пригладил волосы и прошел к столу. Его самого забавляли усилия, с которыми он пытался придать лицу смирное и вежливое выражение, и он изо всех сил старался не улыбнуться. Уж не веселиться он сюда пришел. Оступишься – пропадешь.

Стол занимал самое светлое место в избе: в чуровом углу, куда падал свет из окошек с двух сторон. Прямо перед глазами у Свена оказалась полочка, откуда Боголюбовы деды взирали на него сверху, покрытые, как крышей избы, вышитым рушником. Вспомнилось, что слышал где-то: когда отмечают поминки, ежедневный рушник заменяют на другой, более длинный, так чтобы концы свешивались до самого стола и служили дорогой между миром живых и миром мертвых. Сейчас, слава богам, рушник был короткий и древлянские чуры прочно сидели в своем мире, отгороженном от этого.

Большуха сняла покровец со стола, явив взорам каравай хлеба и берестяную солонку с солью. Та румяная молодуха и две другие женщины поставили блюдо с печеной репой, чищеный лук и чеснок, жареную рыбу, белый сыр с отпечатками ряднины на боках, солонину. Свен старался на Боголюбовых домочадиц не смотреть: чтобы понять, как неучтиво пялиться на женщин в чужом доме, и его скромного вежества хватало. Почему-то он чувствовал, когда у него за спиной проходила та румяная, будто ждал от нее чего-то особенного. Большуха стояла, сложив руки на поясе, и наблюдала за ними. Свен не казался ей таким уважаемым гостем, чтобы ухаживать за ним самой. Строго говоря, Свен и Боголюб, как жители разных миров, были невидимы друг для друга и им было трудно соблюдать обычай: для этого ведь нужно стоять на ступенях одной и той же лесенки, где ясно, кто старше, а кто младше. Воля Ельга Вещего, подчинившего древлян руси, свела их вместе, но никак не могла сделать единым целым. И не перемешать их, как воду и масло, сколько ни болтай…

И если русь стремилась лишь к подчинению древлян, как и других племен окрестных, то древляне в мечтах видели Полянскую землю, подчиненную себе, как встарь, «из покону», где вовсе не будет никакой руси и русского духа.

Усевшись напротив гостя, прямо под чурами, Боголюб замер в величавой неподвижности – сказывалась долгая привычка к обрядовым трапезам на глазах у множества людей. Вид его простому человеку внушал почтение и трепет – в князе он видел живых чуров и самих богов, – но Свен, привыкший на своих киевских бояр смотреть немного свысока, остался спокоен. Однако впервые за все время усомнился, что хитрый замысел Ельги хоть сколько-то осуществим. Боголюб казался единым целым не просто со своим столом и избой, но со всем этим холмом, со всей землей Деревской. Его не выкорчевать, как дерево на корню, не выдавить, не вытащить, не выманить отсюда! Никакими посулами не уговорить дуб перейти с одного места на другое.

Но тут же, неприметно тряхнув головой, Свен отбросил сомнения. Он что, вещун – предрекать, взойдет или не взойдет? Надо делать, что задумано, а там как богам поглянется.

– Пусть чуры наши, что род наш кормят, дадут и тебе пищи под нашим кровом! – Боголюб сам разрезал каравай и вручил Свену ломоть.

– Где страва, там боги! – ответил Свен, принимая угощение.

«Посадят тебя за стол, не набрасывайся, как голодный! – внушала ему дома Ельга. – Выжди, пока хозяин чего сам в рот возьмет, тогда и ты от того же ешь, а раньше него – нельзя. Откуси разочек, хлебни два раз и ложку положи. Скажи, сыт. И только когда будут упрашивать, тогда еще поешь чуть-чуть».