Дар бесценный

Это было второе лето, что проводил Суриков на родине. Почти каждый день ездили они то костер разводить на берег Енисея, то на Столбы, а то выбирался Василий Иванович со старшим сыном Кузнецова, технологом Александром, на охоту — пострелять чирков или фазанов. Оседлав коней, брали ружья и отправлялись рано поутру…

Картина «Взятие снежного городка» была закончена и стояла на мольберте, завешенная простыней.

Осенью Василий Иванович собирался скатать ее в рулон и увезти в Москву. Он и не представлял себе, что ему придется еще немало потрудиться над ней, что позднее многое покажется ему несовершенным. А пока все нравилось, все удовлетворяло и доставляло радость.

Суриков старался теперь уделить побольше внимания матери. По воскресеньям он провожал Прасковью Федоровну в новый собор к обедне.

Однажды, стоя рядом с ней и слушая хор певчих, он заметил икону — изображенного с фонарем в руке архидьякона Стефана. Но фонарь почему-то не горел. Уходя из собора, Василий Иванович пошутил, указывая старосте на икону:

— А фонарь-то надо бы зажечь…

Староста Селении не сразу сообразил, в чем дело, и, уже провожая Суриковых к выходу, взмолился:

— Зажгите, Василий Иванович! Зажгите фонарь!

Заинтересовавшись этой мыслью, Василий Иванович в тот же день, захватив краски, зашел в пустой собор. Он «зажег фонарь» в руке святого, да так ярко, что огонек этот каждому казался подлинным. Фонарь горел живым пламенем, особенно если собор не был освещен лампадами и свечами. Селенин был в восторге.

Ко всенощной явился протоиерей Касьянов, и первое, что он заметил, было пламя Стефанова фонаря.

— Что это, словно пожар в церкви? Кто ж это совершил? — загудел Касьянов.

— Художник Суриков, — объявил торжествующий Селении.

— Да как же он посмел без моего благословения касаться святых образов? — Всей тучностью своей, облаченной в лиловые шелка, ринулся поп к иконе и в бешенстве стал пальцем размазывать еще свежую краску. — Вот ему! Вот ему! Пусть не хозяйничает здесь!

Оторопев, смотрел Селении на дело рук своего «владыки». Наутро он явился к Суриковым и со слезами рассказал о случившемся.

— Зажгите фонарь, Василий Иванович! Зажгите снова. Мы не дадим ему больше бесноваться.

Василий Иванович прикусил ус. Потом вскочил:

— Пойдемте! Ключи от собора у вас?

Забежав в мастерскую, он что-то захватил с собой и зашагал к собору. Селении едва поспевал за ним, семеня позади.

Они вошли в собор. Василий Иванович подошел к образу, достал из кармана пузырек со скипидаром и осторожно стер размазанную вздорным попом краску. Фонарь погас.

— Что вы делаете, Василий Иванович! Побойтесь бога! — завопил староста.

Но Сурикова нельзя было остановить. Гнев и возмущение бушевали в нем.

— Вот незадача! Вот горе-то!.. — сокрушался Селении. — А ведь как горел, в соборе-то словно светлее стало!..

А Василий Иванович молча повернулся к выходу и пошел домой.

Опять Москва

(Осень 1890)

«Здравствуйте, милые мама и Саша!

Мы приехали в Москву. Покуда наняли небольшую квартиру в 3 комнаты и кухня. Плачу 30 рублей в месяц.

Воздух в Москве ужасный после Сибири.

Оля приготовляется в пятый класс. В доме живет учительница из ихней же гимназии. Она ее и подготовляет по-французски и немецки. Лена здорова.

Мебели купил и всей обстановки по кухне рублей на 45. Ни дивана, ни зеркала покупать не буду…

Мы только и мечтаем на лето к вам приехать. Скверно тут жить. Тесно и людно — на одном дворе три флигеля, и в каждом по четыре квартиры… «четырехместная карета и в ней 12 седоков»… Скверно, а учиться ^:лучше здесь. А как только май, так мы к вам до сентября. Мама, берегите здоровье, и ты, Саша.

Я вспомнил, что Савраске год был 19 июля, как мы его купили. Что-то он? Картину еще не развертывал. В следующем письме я напишу побольше.

Любящий вас В. Суриков».