Дар божий. Соперницы

За всю дорогу они с водителем не перемолвились ни единым словом. Получив адрес и увидев, что пассажир сильно нервничает, парень утопил педаль газа почти до отказа и выжал из своей «птички» предельную скорость. Вороновский сидел, глубоко погружённый в свои мысли, почти не замечая, что они летят на старом развалившемся рыдване со скоростью, запредельной для транспорта подобного года выпуска, и риском сломать себе шею где-нибудь на ближайшем скользком заносе. Неизвестно, что позволяло автомобилю до сих пор входить в такие виражи и не развалиться на части прямо на проезжей полосе.

Перед глазами Льва мысленно проплывали все годы, связывающие их с Натанычем крепкой мужской дружбой. «Как же так, Юрий Натаныч, что же ты творишь? Как же случилось так, что, пройдя через все возможные испытания: войну, голод, разруху, — ты выстоял, а умереть решил от сердечного приступа на больничной койке реанимации? Ты должен царапаться, ты же сильный, мне ли этого не знать, — думал с горечью Лев. — У нас ещё столько дел с тобой, старина. Ты хотел посмотреть, какими вырастут ребята, как они поступят в институт. Что же ты наделал? Почему ты сдался?»

— Прибыли, — услышал Вороновский голос мальчишки, прозвучавший словно издалека.

— Сколько я вам должен? — Вороновский полез в карман за кошельком.

— Не надо мне твоих денег, отец, не все же рвачи кругом. Тем более мне тут почти по дороге. Пусть вам сегодня немножко повезёт.

— Спасибо за такие слова, и — счастливой дороги.

На улице, у входа в приёмное отделение, Льва ждала Вера Семёновна. Глаза её распухли от слёз, в маленьком сухоньком кулачке она сжимала мокрый носовой платок. От пережитого волнения и сильного нервного потрясения она казалась серой, измученной, доведённой до грани отчаяния. Молча, не говоря ни единого слова, она судорожно всхлипнула и прижалась к влажной куртке Льва. Он обнял её, а потом, решительно взяв за руку, двинулся в приёмное отделение. Усадив Веру Семёновну на скамеечку около стены, он куда-то ушёл, но минут через десять вернулся с пропуском и белыми халатами.

— Вера, он в этом корпусе, на последнем этаже. Халатов два, на каждого, надевайте, а вот пропуск всего один, так что зайти к нему мы сможем только по очереди. Сначала пойдёте, конечно же, вы, а я подожду в коридоре, а потом поменяемся. — Лев протянул ей кипельно-белый накрахмаленный свёрток.

— Лёвушка, — рвущимся от волнения голосом спросила Вера, — что говорят врачи, есть ли у него хотя бы какой-нибудь, пусть слабый, но шанс выжить? — Она подняла красные от слёз, воспалённые глаза на Вороновского.

— Пока человек жив, у него есть шанс, а дальше — как Бог положит, — с трудом смог проговорить он. — Будем надеяться и молиться за него, больше нам ничего не остаётся.

…Вера вошла в зал реанимации, а Лев остался за дверью. Бессильно опустив руки, он сел на стул и низко склонил голову. Пытаясь вселить надежду в Веру, как-то поддержать её, он уже твёрдо знал, что у Натаныча не только нет ни единого шанса, но и может случиться так, что времени встретиться в последний раз со своим лучшим другом у него не хватит. Врачи отделения, узнав, что Вороновский в какой-то степени их коллега, ничего скрывать от него не стали.

Положение было действительно очень тяжёлым, они сделали всё, на что была способна медицина, использовали самые крайние средства и малейшие шансы, но, видимо, этого было уже недостаточно. Удивительным для всех них было то, с каким мужеством боролся за свои последние часы этот старик. Он ждал из последних сил Веру и Льва, он просто не мог уйти, не сказав им самого важного. Он держался, заставляя себя прожить хотя бы ещё несколько минут, но сил для борьбы у него оставалось всё меньше и меньше.

Лев сидел в коридоре, выкрашенном в светло-салатовый цвет, хрустел от напряжения костяшками пальцев, а в голове звучали гулкие пустые удары, отдававшиеся физической болью во всём теле. По горлу прокатывались спазмы, обжигающей волной захватывающие гортань и уходящие куда-то глубоко внутрь.

Белые потолки, халаты докторов, двери и оконные проёмы слегка пахли новой краской, вместе с этим стоял нестерпимый дух нашатыря и ещё каких-то лекарств, смешавшихся в один стойкий больничный запах. Мёртвую тишину нарушали редкие шаги сестёр, грохотом раскатывающиеся по светлым каменным плитам реанимации. Тишина давила на уши, кричала, разрезая студенистую неподвижность гудением продольных электрических ламп в коридорах под потолком. Безликие белые двери накрепко спрятали за своими запорами людское страдание и горе.

Время тянулось бесконечно, не нарушаемое ничем. Лев по-прежнему сидел на стуле у стены, ожидая появления Веры, но когда она показалась из-за дверей, то сердце его невольно сжалось от сострадания и боли. Она выглядела маленькой старушкой, согнутой и убитой беспредельным горем. В её лице не было ничего живого, вместо него была застывшая маска отчаяния и безнадёжности.