Дар дождя

Я каждый день ездил на работу с Эндо-саном и его армейским шофером. И каждый день отец в угрюмом молчании наблюдал, как меня забирает черный «Даймлер», когда-то принадлежавший ему. Изабель со мной не разговаривала, оставшиеся слуги смотрели на меня, как на пустое место. Я никогда раньше не чувствовал себя в такой изоляции. В японской же администрации я чувствовал себя почти как дома. Там ко мне относились куда приветливее, чем в семье.

Мне выделили небольшой стол рядом с кабинетом Эндо-сана. В здании еще оставалась часть мебели и вещей, раньше принадлежавших резидент-консулу. Когда я занимался документами и отчетами, сверху на меня смотрел портрет императора Хирохито.

Я стал делопроизводителем: составлял документы и готовил черновики ответов военным и гражданским чиновникам по всей стране. Я переводил приходившие из Сингапура консульские инструкции: открыть школы и проводить обучение на японском; каждый должен кланяться японскому флагу и научиться петь Кимигаё на работе и в школах перед началом каждого рабочего или учебного дня. Мне также приходилось переводить сводки о казнях, что наполняло меня возмущением и выводило из себя. Эти сводки расклеивали в людных местах по всему Джорджтауну. Под всеми переведенными документами стояло мое имя. Мне было интересно, сколько еще было в Малайе тех, кто оказался в таком же положении, заработав дурную славу «джао-коу» – «прихвостней».

После работы я тренировался с Эндо-саном или персоналом консульства. Горо, офицер, обозвавший меня полукровкой, меня избегал, но в обшитом деревом додзё я видел, как он устраивал спарринг с другими офицерами на сосновом полу. Горо был грубым и быстрым, а его движения – жесткими, рассчитанными на уничтожение противника. Я изо всех сил старался, чтобы время наших тренировок не совпадало.

В один из дней, когда его самочувствие улучшилось, Хироси созвал владельцев крупных предприятий и видных представителей общин Пенанга и сообщил им, что Саотомэ в Куала-Лумпуре издал приказ, чтобы китайские коммерсанты каждого штата внесли в правительственную казну по пятьдесят миллионов малайских долларов.

– Но это нелепо, – возмутился Таукей Ийп. – У нас нет таких денег.

Ему вторил гул собравшихся.

– Этим вы продемонстрируете преданность императору. Нам продолжают сообщать, что отдельные антияпонские элементы пытаются нанести нам урон. Такую информацию получает Фудзихара-сан, – покашливая, сказал Хироси, имея в виду маленького тихого человечка, который возглавлял местный отдел кэмпэнтай.

Фудзихара был угрюмым, с проницательным взглядом и тонким ртом, окаймленным маленькими усиками той модной формы, которая особенно нравилась японским крайним националистам. Я пытался не иметь с ним дел, зная, что он не забыл день, когда Горо привез его в Истану и моя сестра в них стреляла. Эндо-сан заверил меня, что Истана не будет реквизирована, но мне не хотелось давать японской тайной полиции лишнего повода для конфискации нашего дома.

Кэмпэнтай пользовался дурной славой, и мне не хотелось знать, скольких невиновных его сотрудники ночью вытаскивали из постелей, потому что на тех указали информаторы в масках, и семьи больше никогда их не видели. Именно такие вещи баламутили осадок нашего существования.

Китайские предприниматели выходили с совещания, и я чувствовал на себе их презрение. В их глазах я оставался в достаточной мере китайцем и был все равно что бродячая собака, роющаяся в объедках.

Выходя из переговорной, я почувствовал, как Фудзихара направляется ко мне. Я напрягся, не зная, что ему нужно.

– Ты – находчивый парень, Филип-сан, – по тому, как он это сказал, было понятно, что он хочет довести до моего сведения, что кэмпэнтай держит меня под колпаком. – Я хочу, чтобы ты кое-что для меня сделал.

– Буду рад помочь, если это в моих силах.

– Мне необходимо пианино. Хорошее, самое лучшее, какое сможешь найти. Обыщи людей. Объясни им, что это мой приказ.

Он записал адрес реквизированного им дома. Адрес я хорошо знал. Этот дом принадлежал семье Торнтонов, которые предпочли оккупацию эвакуации.

– А что стало с теми, кто жил по этому адресу?

Фудзихара улыбнулся, и я попытался унять дрожь.

– Тебе и твоей семейке повезло, что я нашел другое жилье, которое пришлось мне по вкусу. – Он вышел из комнаты, бросив через плечо: – Найди мне пианино. Горо, мой помощник, поедет с тобой. Даю тебе неделю.

Я обсудил этот вопрос с отцом и сказал Горо, что мы готовы предложить Фудзихаре собственный инструмент. У нас дома стоял «Шуманн», небольшой кабинетный рояль, подходящий для гостиной; изначально его покупали для Изабель, которая уже много лет как потеряла к нему интерес. «Шуманн» пользовался на Пенанге популярностью из-за своей устойчивости к местному климату. Сначала отец не хотел его уступать – он все еще злился на мое решение работать на японцев, – но я знал, что его обостренное чувство справедливости потребует, чтобы жертву принесла именно наша семья, и ничья другая.