Дар дождя

Мы проехали по узкой дорожке, поросшей высоким бурьяном, и выехали на песчаную тропинку, ведшую под гору. Я бы никогда не нашел это место в одиночку.

Тропинка упиралась в деревянное бунгало с верандой и крышей из пальмового тростника, похожей на соломенную шляпу. Рядом согнулись две шелестевшие на ветру кокосовые пальмы. При нашем появлении по просторному газону бросились наутек белки, взлетев на деревья и деловито застрекотав.

Хидэки Танака ждал нас наверху лестницы. Лицо у него было бесстрастное, но не суровое. У него были коротко подстриженные седые волосы, как у Эндо-сана, но фигура оказалась выше, мощнее.

– Я ждал вас, – сказал он по-японски.

Я кивнул головой и низко поклонился.

Мы сели на веранде с видом на море. Наступило время отлива, и по обмелевшему пляжу прыгали стайки чаек и других птиц, тыча клювами в песок в поисках корма. Вдаль, насколько хватало глаз, тянулся пустой берег, а оголенное морское дно казалось черным и рыхлым, как свежевспаханные поля. Между бугристыми песчаными гребнями-ловушками, расставленными отливом, блестели озерца воды, и было непонятно, куда делось море.

– Иногда мне кажется, что я мог бы дойти пешком до материка прямо через это море перед нами, – произнес Танака, проследив за моим взглядом. – Что я мог бы дойти до самого дома.

– Как Моисей, – ответил я.

Он задумался, словно я назвал имя позабытого им друга, но потом его лицо прояснилось.

– О да. Пророк, который раздвинул Красное море. Очаровательная легенда.

И послал Кона приготовить чай.

Сидеть рядом с ним было очень спокойно, но в умиротворении остро чувствовалось одиночество. Я распознал его, потому что в Эндо-сане чувствовалось то же самое. Удивительно, что на нашем острове оказались два таких похожих японца.

Кон вышел из дома с горячим зеленым чаем, и какое-то время мы молча прихлебывали напиток, посматривая друг на друга и на землю, оставленную исчезнувшим морем.

– Кон рассказал мне про вчерашний вечер, как ты его уложил. Он был очень недоволен, – рассмеялся Танака. – До сих пор его мало кто побеждал. Вот почему я ему говорил: «Практикуй дзадзэн, практикуй каждый день». Сила разума всегда преодолеет и силу тела, и его слабость.

– Вы знаете моего сэнсэя?

Он кивнул:

– Эндо Хаято-сан. Он принадлежит к одной из уважаемых семей, что живут неподалеку от Ториидзимы.

– И что вы о нем думаете? – рискнул я спросить.

– Мы учились у одного учителя, Уэсибы-сэнсэя.

Я ждал продолжения; ответ был очень похож на те, которыми отделывался Эндо-сан, когда не хотел поддерживать разговор на ту или иную тему. Я посмотрел на Танаку в упор, давая понять, что не повелся на его отговорку. Танака улыбнулся, но подробностей не последовало.

Внутренне вздохнув, я спросил:

– А каким был Уэсиба-сэнсэй?

– Тишайшим и добрейшим человеком из всех, кого я когда-либо знал. Но в то же время ужасно вспыльчивым. Он величайший будока – мастер боевых искусств – из всех, порожденных Японией. Эндо-сан был одним из его лучших учеников. И я тоже.

– А как вы с ним оказались здесь, на нашем острове?

– Не знаю. Судьба? Эндо-сан оставил Уэсибу-сэнсэя на несколько месяцев раньше меня. Они в чем-то не поладили. Первые несколько месяцев после приезда я не знал, куда он направился. К тому времени я уже устроился и купил этот дом. Я изъездил всю Азию, и, как ни странно, этот остров меня очень привлек. И я здесь остался, – он вздохнул, – чтобы попробовать обрести покой.

– Странно. Эндо-сан сказал то же самое. Обрести покой.

– Пойми, в Японии сейчас очень неспокойно. Очень много ненависти и амбиций, а это плохое сочетание. Милитаристы с империалистами ратуют за войну. А те из нас, кто в войну не верит, считаются предателями и отщепенцами.

Мне приказали тренировать армейских рекрутов. Преподавать айки-дзюцу, чтобы солдаты могли убивать с его помощью. Айки-дзюцу, само понятие которого основано на любви и гармонии! Я не смог на это пойти, как и мой сэнсэй. Чтобы избежать приказов правительства, он переехал на остров Хоккайдо, отрезал себя от мира и завел ферму. Я же предпочел уехать из Японии.

Я был уверен, что в своем рассказе Танака-сан о многом умолчал, но решил уважать его намерение не раскрывать лишнего. Он отправил Кона в дом вскипятить еще воды.

– Ты очень привязан к Эндо-сану? – спросил он, наливая мне очередную чашку.

Я сидел в тени веранды, слушая пение птиц и шуршание листвы, подставив тело прохладному ветру, и во мне нарастало чувство благоденствия.

Я подумал, как ему ответить.

– Да. Да, я восхищаюсь им. И он мне очень дорог. Не проходит ни дня, чтобы я не думал о том, чем он занимается, где он сейчас. Рядом с ним я счастлив, что живу… – Мой голос сел, не в силах выразить чувства словами.

– Хорошо. Думаю, в конечном счете твоя любовь его спасет.

– Спасет? От чего?

Он ограничился улыбкой, и я понял, что больше на эту тему из него ничего не вытянуть. И я снова пообещал себе расспросить Эндо-сана о его жизни до отъезда из Японии.