Дар исцеления

Филиппа очнулась в постели под одеялом. Возлюбленный лежал рядом, собственническим жестом закинув руку ей на грудь.

Наверное, она заснула после того, как… О Боже, наверное, уже далеко за полночь!

Молодая женщина слегка пошевельнулась. И Говард, тут же приоткрыв один глаз, вопросительно посмотрел на нее.

– Мне нужно домой, – улыбнувшись сказала Филиппа. – Не беспокойся, я как-нибудь сама доберусь.

– Глупости! – С этими словами он перекатился так, чтобы оказаться сверху. – Я сам тебя отвезу домой… утром. А сейчас ты останешься здесь.

– Но мне нужно идти, – слабо запротестовала она: не так-то просто сопротивляться, когда на тебя навалились девяносто килограммов мышц. – Я не могу тебе позволить…

– Да, действительно, она много чего не может тебе позволить, папочка, – раздался вдруг с порога насмешливый голос, поразивший любовников точно гром среди ясного неба. – А я-то думал, почему меня теперь так не любят в этом доме! Ты всего лишь хотел расчистить себе дорожку. Не слишком ли далеко зашла твоя жалость к так называемой «несчастной девушке»?

11

«Несчастная девушка» – эти слова по-прежнему звучали в мозгу Филиппы, вызывая множество неприятных мыслей, несмотря на то, что она была в данный момент занята любимой работой. Вынутое из холодильника тесто стремительно превращалось в десятки хрустящих, тающих во рту пирожных. Руки привычно делали дело, но голова в этом не участвовала. Как было бы хорошо не приезжать сегодня в мотель, а запереться где-нибудь и дать волю слезам!

Хотя, наверное, это было бы очень глупо. Филиппа прекрасно понимала, как выглядит случившееся в истинном свете. Правда заключалась в том, что Говардом двигала самая обыкновенная жалость к ней и к ее дочери, и более никакие другие чувства.

Все, что у нее теперь осталось, – это работа, и не следует позволять глупым огорчениям разрушать будущее Ребекки и ее собственное. Полагаться следует только на себя! Отступив от этого правила, Филиппа сама себя наказала.

И все-таки сосредоточиться на работе было необыкновенно сложно. Мысли разбегались, как испуганные животные, не давая молодой женщине шанса разобраться в происходящем.

Сложнее всего было унять слезы. Филиппа так часто подходила сегодня к умывальнику, чтобы ополоснуть покрасневшие и заплаканные глаза, что ей казалось, будто все посетители, а также прислуга с интересом пялятся на нее, раздумывая над причинами столь странного ее поведения.

Предательство, вот в чем причина!

Филиппа со злостью швырнула ком сырого теста на разделочную доску и принялась разминать податливую массу. Говард уже звонил сегодня. К счастью, трубку сестра взяла и сказала, что Филиппа больна и подойти не может. И вряд ли сможет впредь. Тот настаивал, но ничего не добился. Странно, что он так стремится ее увидеть после того, что произошло.

При сестре и подчиненных Филиппа могла еще держать себя в руках, теперь же, вдали от посторонних глаз, бедняжка совсем расклеилась: слезы лились ручьем. Потеря казалась огромной, незаменимой, невосстановимой…

Филиппа, шмыгая носом, в который раз попыталась утереть глаза бумажной салфеткой. Она моментально промокла.

Наверное, сегодняшние посетители найдут пирожные солеными, мрачно подумала Филиппа, собираясь с духом. Так или иначе, а выйти придется. Не может же она всю жизнь сидеть в кухне и рыдать!

Впрочем, появляться на людях с бледным лицом и с опухшими глазами тоже не очень-то хорошо. Все решат, что у нее в семье случилось несчастье, может быть, даже кто-то умер. Вот именно: умерли радужные надежды и лучезарные иллюзии. А раз так, то следовало их похоронить и забыть о них навсегда.

В тот самый момент, когда Филиппа предавалась горестным мыслям, негромко стукнула дверь, что вела в подсобное помещение. Молодая женщина испуганно обернулась. Кто бы это мог быть?

А, Говард Хольгерсон, собственной персоной! Какая похвальная настойчивость. Лучше бы ей, Филиппе, провалиться сквозь землю как можно скорее, только бы не видеть этого человека! Нужно было запереть дверь – правда, теперь уже поздно об этом сожалеть. Вот он стоит, здоровенный, нахмурившийся, чуть не подпирая головой притолоку. Наверное, надо что-нибудь сказать… Но что?..

Филиппа поспешно вытерла глаза и нос остатками бумажного полотенца и решительно взглянула на вошедшего. Собрав остатки мужества, она постаралась не выглядеть очень уж жалкой.

Пусть говорит, что хочет. Он и его сынок наверняка вдоволь посмеялись над ее глупостью и доверчивостью. Что ж, не надо лишать людей их маленьких развлечений.

– Может быть, ты, наконец, согласишься выслушать меня? – Говард был мрачнее тучи.

Да-да, что-то подобное она и ожидала услышать. Выставит ее виноватой во всем, потешет свое самолюбие!

– О, если я должна это сделать… Но надеюсь, ты понимаешь, как тяжело мне верить твоим словам. Практически невозможно, Говард.

– Что ж, звучит достаточно честно. – Голос ее собеседника несколько смягчился. Наверное, он был озадачен такой реакцией на свою просьбу. – Просто дай мне все объяснить, ладно? Не убегай. Не проси Дороти говорить, что тебя здесь нет. Выслушай меня.