Дар из глубины веков

Ярослав Мудрый долго ехал рядом с дочерью по лесам и долам киевским. Оба они покачивались в седлах. Анна ехала в женском седле, бочком. Свита поотстала.

– Пора, дочка, прощаться, – у одной из киевских застав сказал Ярослав Мудрый любимой дочери. – Пора, ласточка моя…

Он спрыгнул с коня, снял и княжну. И тут Анну как прорвало. Долго держалась! Горькие слезы ручьями полились из ее синих глаз. А великий князь гладил ее по золотисто-рыжим волосам и приговаривал:

– Тихо, милая, тихо…

Епископ Роже с волнением глядел на них из седла дорогого великокняжеского жеребца, подаренного ему Ярославом. Как бы чего не случилось! Дрогнет сердце князя, не отпустит еще! Придется с подарками возвращаться! Вот позор будет!..

– Лучше бы с вами осталась, батюшка, – всхлипывая, причитала Анна. – Подле вас бы жила!

– Пора, пора, – увещевал Ярослав и целовал ее в заплаканные глаза. – Теперь у тебя новая жизнь начинается. Своя жизнь! Прощай, девочка моя…

Вот так расставались они, с болью, точно и не выпадет им еще свидеться. Но ведь и впрямь: не выпадет! Увы!..

– Прощайте, батюшка, – всхлипнула девушка напоследок.

И мгновенно преобразилась! Передав жеребца оруженосцам, гордо подняв голову, юная княжна двинулась к своей карете. И вот уже, опершись на руки других оруженосцев, Анна села в карету, в свою крепость на колесах.

Теперь ей хотелось побыть одной…

С Анной Ярославной отпустили с десяток девиц из придворного окружения и прислуги. Самых умных и надежных. Для Анны и ее спутниц приготовили лучшие повозки. Княжескую крепко обложили перинами и подушками, чтобы ни одна тряска не одолела деву! Чтобы как ласточка в гнездышке, как птенчик в скорлупке чувствовала себя княжна! А будет страна Франкия, королевский дворец, тут и она вылупится из скорлупки! Еще в Киеве епископ Роже, как и сам князь Ярослав Мудрый, соревновались в том, где бы еще покрывальце подоткнуть! Епископ даже больше рвения проявлял, потому что вез чрево! Волшебное чрево! В нем, этом чреве, должны будут начинать свою жизнь новые короли страны франков. Бесценный клад он обязался привезти на свою родину!

Две с половиной сотни русских воинов ехали для охраны княжны, и еще пятьдесят рыцарей и пажей из франков, доставивших сюда епископа Роже. Образованнейший муж – богослов Готье Савьер должен был по дороге учить Анну и ее подруг языку франков. Впрочем, Анна была от рождения полиглотом. Языки сами просились в ее горницу! Она знала язык скандинавов, потому что скандинавкой была ее мать, знала греческий и церковнославянский. И даже латинский знала! А знаешь латынь, выучишь и французский![12] Два-три месяца юной Анне Ярославне вполне бы хватило, чтобы освоить и заговорить на языке ее будущего мужа.

Иногда, когда оставалась в карете одна, Анна забиралась в сундук и доставала дощечки «Книги судьбы». Или когда была с близкой подругой Марфой. Анна жалела, что отец прежде не рассказал ей о них. Что не нашлось у них времени прочитать их вместе! Ну, да что теперь поделаешь!

И если дорога была ровной, и дощечки не выпрыгивали из рук от тряски, юная Анна Ярославна читала:

«Как умрешь, ко Сварожьим лугам отойдешь, и слово Перуницы там обретешь: “То никто иной – русский воин, вовсе он не варяг, не грек, он славянского славного рода, он пришел сюда, воспевая Матерь вашу, Сва Матерь нашу, – на твои луга, о великий Сварог!”[13] И Сварог небесный промолвит: “Ты ступай-ка, сын мой, до красы той вечной! Ты увидишь там предков своих. О как будет им радостна встреча с тобой! Что вступаешь ты в вечную жизнь до конца веков! Здесь, в Ирии, ты увидишь красу небывалую! По великим лугам ты будешь бродить, в цветах чудесных купаться станешь! Тут свивают снопы, собирают ячмень и пшено! Но не в житницы нам знакомые, а в закрома Сварога небесного. Ибо то богатство иное! На земле вы были во прахе и в болезнях все, и в страданиях, ныне ж будут мирные дни…”»

– Слышишь, Марфуша? – спрашивала Анна у подруги. – Марфуша? Марфа!

– Ай?! – просыпаясь, та протирала глаза. – Где мы, в Польше уже?

Ей говорили, что в Польше кавалеры уж больно красивые!

– Эх, Марфа, Марфа, – вздыхала Анна.

Розовощекая Марфа, укачанная и растомленная, грезящая о женихах, вновь уходила в сладкую дрему и распускала во сне губы, а ее хозяйка и государыня продолжала читать вслух:

«Мы стояли на месте своем, и с врагами бились сурово, и когда мы пали со славою, то пошли сюда, как и те. И вот Матерь Слава бьет крылами по бокам своим с двух сторон, как в огне вся сияя светом. И все перья Ее – цветные: красные, синие, рыже-бурые, желтые и серебряные, золотые и белые».

– Слышишь, Марфа? Красиво-то как!

– А-а, – едва слышно постанывала та, не открывая глаз, – Марфуша все слышит…

«И так же сияет, как Солнце-царь, и сияет седьмой красой, завещанной от богов. И Перун, увидев Ее, возгремит громами в том небе ясном. И вот это – наше счастье, и мы должны приложить все силы, чтоб видеть, как отсекают жизнь старую нашу от новой, так точно, как мы рассекаем дрова в домах наших. Идем мы под наши стяги! И Матерь Слава крылами бьет!..»