Читаем Дар из глубины веков полностью

Федор Артурович поднял одну из них. Странной была она! И очень старой… Шрифт непонятно какой-то, похожий и на руны, на черты и резы, и на санскрит, все буквы под линией и все друг за другом без интервала. То ли выжгли эти буквы, то ли прорези были засыпаны угольной пылью и затерты воском. Он, до войны человек искусства, и не знал и не ведал такой технологии! Да и не могли ведать о ней его современники! Изенбек понял сразу: дощечки были не просто старыми – древними! Их края обточились, как столетиями точится в прибрежных волнах морской камень о другие камни, пока не превратится в голыш…

Многие были раздавлены, по ним уже походили красные…

Прочитать надписи полковник Изенбек не умел, и оттого еще любопытней становилось содержание таинственных дощечек.

– Игнатий! – громко позвал вестового Изенбек. – Игнатий!

Тот очень скоро появился на пороге библиотеки.

– Слушаю, ваше превосходительство!

– Похоронить хозяев распорядились?

– Так точно! Мы еще покойников из домашних нашли.

– Кого?

– Хозяйку нашли, царство ей небесное, кухарку ихнюю, дворника что ли…

– Ты прав: царство им небесное, – мрачно проговорил Изенбек. – Ты вот что, Игнатий, найди мешок поплотнее и вот эти дощечки собери в него все до единой.

– Какие дощечки?

– А ты подойди сюда, – он поманил вестового пальцем.

– Мусор этот? – кивнул на дощечки вестовой.

– Это приказ. Понял, солдат? – В голосе полковника прозвучали строгие нотки, Игнатий хорошо знал, откуда они и к чему: командир, когда надо, был строг!

– Так точно! – щелкнул он каблуками.

– Выполнить немедленно. С убитыми и без тебя разберутся. И вот что, – он потер подбородок, – храни их так, как будто злато-серебро тебе досталось. Все понял?

– Так точно! – вновь гаркнул понятливый вестовой.

– Молодец. После похорон тризну устроим, заодно всех наших и покормим. Надо бы в подвалы заглянуть, может, вина какого раздобудем на поминки, хотя вряд ли: большевики ничего бы не оставили… – Он открыл двери на балкон, и одно из треснутых стекол рухнуло, едва руку не посекло. – Как же звали этих несчастных господ?

– А я знаю! – выпалил Игнатий. – Там, в саду, старик прятался. Их приживала, видать. Он и сказал…

– Ну? – обернулся с порога на балкон Изенбек.

– Задонские, господин полковник. Так старик сказал. Плачет сейчас. Древний совсем! Сокрушается, что хозяина пережил…

Наступая в разбитое стекло, Федор Изенбек вышел на балкон. Двор бурлил армейской жизнью. Туда же выносили тела убитых хозяев. Они были спеленаты в простыни и покрывала. Так их и положат в землю – гробы строгать времени нет. По округе неслись окрики его солдат, ржали уставшие от перехода лошади. Сюда же, к усадьбе, подходили и другие солдаты его дивизиона. Осенний ветер доносил пронзительную свежесть. На этом кладбище прошлой жизни и просто на кладбище, на одиноком островке их ждали отдых и короткий сон. А рано утром в поход.

«Они еще пойдут на Петроград и Москву! – так сейчас думали и полковник Изенбек, и майор Чегаров, и другие офицеры и младшие чины Доброармии. – Дай-то Бог, так оно и случится!»

Через три дня они возьмут Екатеринослав, еще через три дня – Царицын. А осенью – Курск, Воронеж, Чернигов, Орел… Белая армия и впрямь уже двинется на Москву и Петроград и попытается выбить нечисть с русской земли. Красные станут готовить бегство к Вологде. Но все изменится так быстро! Предадут союзники, белая армия источится бойцами. А Ленин и Троцкий террором и посулами большевистского счастья будут гнать русских на войну с русскими. И все перевернется вверх дном: история страны и жизнь ее людей. Самым роковым образом!

Стоя на балконе помещиков Задонских, полковник Изенбек еще не знал, что долгожданного чуда не случится. Не даст его своим беспокойным сынам Господь! Что не видать им ни Родины, ни счастья. Что великий корабль по имени Россия уже получил смертельную пробоину и медленно идет ко дну. Не знал полковник Изенбек, что уже к зиме большевики перейдут в наступление, и вновь Добровольческая армия покатится, но теперь назад, к спасительному Черному морю. К тому времени майора Чегарова уже не будет на свете – его убьют под Царицыным. Не знал Федор Изенбек и того, что в скорых боях, во время отступления, они растеряются с вестовым Игнатием Кошелевым, и он, полковник без полка, беглец, уже попрощается с таинственными деревянными табличками.

Перейти на страницу:

Все книги серии У истоков Руси

Повести древних лет. Хроники IX века в четырех книгах
Повести древних лет. Хроники IX века в четырех книгах

Жил своей мирной жизнью славный город Новгород, торговал с соседями да купцами заморскими. Пока не пришла беда. Вышло дело худое, недоброе. Молодой парень Одинец, вольный житель новгородский, поссорился со знатным гостем нурманнским и в кулачном бою отнял жизнь у противника. Убитый звался Гольдульфом Могучим. Был он князем из знатного рода Юнглингов, тех, что ведут начало своей крови от бога Вотана, владыки небесного царства Асгарда."Кровь потомков Вотана превыше крови всех других людей!" Убийца должен быть выдан и сожжен. Но жители новгородские не согласны подчиняться законам чужеземным…"Повести древних лет" - это яркий, динамичный и увлекательный рассказ о событиях IX века, это время тяжелой борьбы славянских племен с грабителями-кочевниками и морскими разбойниками - викингами.

Валентин Дмитриевич Иванов

Историческая проза

Похожие книги

О, юность моя!
О, юность моя!

Поэт Илья Сельвинский впервые выступает с крупным автобиографическим произведением. «О, юность моя!» — роман во многом автобиографический, речь в нем идет о событиях, относящихся к первым годам советской власти на юге России.Центральный герой романа — человек со сложным душевным миром, еще не вполне четко представляющий себе свое будущее и будущее своей страны. Его характер только еще складывается, формируется, причем в обстановке далеко не легкой и не простой. Но он — не один. Его окружает молодежь тех лет — молодежь маленького южного городка, бурлящего противоречиями, характерными для тех исторически сложных дней.Роман И. Сельвинского эмоционален, написан рукой настоящего художника, язык его поэтичен и ярок.

Илья Львович Сельвинский

Проза / Историческая проза / Советская классическая проза