Дар кариатид

— Нина… — срывает Нина яблоко и смотрит на спросившую.

Румяная женщина стоит за спиной, улыбается.

Нина улыбается в ответ и хочет попробовать яблоко. Вот захрустит плод во рту белой мякотью.

— Отдай мое яблоко!

Улыбка женщины становится гримасой недоброй, страшной.

— Папа! Папа!

— Тч-ч-ч… Тише, тише… Ишь голосистая какая. Спи, спи… — доносится сквозь сон голос дяди Никиты, и вот он сам уже шагает по огромному саду, а вокруг качаются, манят спелостью яблоки. Съешь — меня — и меня — и меня — съешь — никто — не отнимет…

* * *

Еще одну белую страницу в истории Казани перевернула зима. К Степану как будто снова вернулась спокойная уверенность в завтрашнем дне.

Весенний круговорот, как карусели на Чёрном озере, снова увлек за собой, вывел из мрачного оцепенения. Надо было думать о будущем.

И однажды, когда уставшие за день дети вернулись, наконец, домой, Степан с нотками торжественности в голосе объявил:

— Завтра едем в деревню.

— В деревню?! — удивилась Нина. А Толик обрадовался.

Наступила пора перемен.

Наутро втроем сходили в последний раз на кладбище. А на следующий день Степан в последний раз оглянулся на дом, подаривший ему столько счастья и горя. Кариатиды бесстрастно взирали сверху вниз.

А через час уже мелькали столбы и деревья за стеклом душного общего вагона. Поезд со стуком отсчитывал километры.

Глава 9 В ворота радуги

Станция в районном городке встретила вялой размеренностью летних будней. Негромко, но оживленно о чем-то говорили две старушки. Утро для чего-то свело их на перроне. Зарождающийся июньский день наполняло ленивое цоканье копыт и гудки паровоза.

Степан проводил долгим взглядом поезд — последнее, что связывало его с Казанью, поставил на перрон тяжелый узел, вместивший в себя все пожитки, не считая разве что посуду. Два маленьких узелка с тарелками и мисками сжимал в руках Толик. Он растерянно и удивленно смотрел по сторонам, пока синий взгляд не остановился на пятнистой дворняжке. Обрадовавшись неожиданному вниманию, та завиляла хвостом, подбежала к парнишке.

— И дать-то тебе нечего, — развел он руками, стекло заворочалось «осторожно, разобьешь». — Сами, видишь, только что приехали.

Пятнашка повиляла еще немного хвостом и побежала дальше искать по перрону бродячую свою удачу по пятнистому от утренней влаги перрону.

Ночью был дождь. Капли еще повсюду дрожали в утренних лучах, но солнце уже рассыпало вокруг горячие поцелуи. Будет жара. Но если поторопиться, можно успеть в деревню до солнцепека. Хоть путь и неблизкий — километров семь — не меньше.

Как-то странно, и тревожно, и радостно было возвращаться через столько лет в родную деревню. Как будто и не было ни службы в Казанском гарнизоне, ни «Аркадии», ни Пассажа — ничего, ничего…

И снова, как огонек в печке, занялась в душе Степана надежда. Авось, да простила мать… И только смутная тревога то гнала вперед, то заставляла замедлить шаг.

Похожие друг на друга узкие улочки тихого районного городка Сухиничи остались уже позади, и перед Степаном открылись бескрайние ржаные просторы. Бесчисленными глазками-васильками поле смотрит в небо синее, бездонное. Ветер колосья волнами колышет — аж сердце замирает, а высоко над землей жаворонки заливаются, поют о счастье на своем беспечном птичьем языке.

Степан даже остановился, благоговейно замер на миг перед открывшейся ему красотой. Нина в первый раз видела ржаное поле и теперь переводила восхищенный взгляд с просторов, до самого неба наполненных тихой васильковой радостью, на светлые лица отца и брата.

Эх, жалко Сережа не видит эту красоту! В этом году его призвали в армию. Но ничего, приедет на побывку — наглядится. Ведь новая жизнь с ее росами, с шелестом ветра, приносящего, как добрые вести, запах трав и полевых цветов, только начинается.

— Эх, красотища-то какая! — мечтательно протянул Толик.

Степан вздохнул, легко, весело, как будто соглашаясь с сыном. А Нина и вовсе, как зачарованная, не могла оторвать восхищенного взгляда от васильков. Не удержалась, сорвала цветок. Пахнет летом и вблизи синий-синий, даже зажмуриться хочется.

Нина закрыла на секунду глаза от подступившего к горлу василькового счастья, а когда открыла, увидела новое чудо.

В воздухе акварелями заиграли прозрачные краски. И светлое, только что промытое дождем, небо, словно для того, чтобы окончательно поразить Степана и его детей величественной и простой красотой, раскинуло перед ними ворота радуги.

«Радуга! Смотрите! Радуга!» — обрадовался Толик. Слова восторга, как птицы, невзначай слетевшие с цветущей ветки, затрепетали в воздухе.

— Давай пробежим под радугой! — весело предложил мальчик.

— Давай! — весело согласилась девочка.

Радуга была совсем близко. Ближе, чем соломенные крыши вдали.

Нина испытывающее посмотрела на отца. Разрешит ли порезвиться среди синих бесчисленных звездочек?

Степан разрешил молча. Улыбкой. Улыбка отца была, как радуга после долгой-долгой совсем беспросветной грозы.

— Давай! Догоняй! — обернулся на сестричку Толик и резво ринулся туда, где наливалось красками семицветное коромысло.